Ричард Йейтс - Одиннадцать видов одиночества

Он долил ей немного, а собственный стакан наполнил до краев. Рука его дрожала, он даже немного пролил, но жена, казалось, ничего не заметила. Не замечала она и того, как он все с большим напряжением отвечал на ее вопросы, — не замечала и продолжала расспрашивать. Пока она хлопотала — чистила плиту, наполняла для детей ванну, прибирала у них в комнате перед сном, — Уолтер сидел в одиночестве, в мыслях его воцарилась тяжелая хмельная неразбериха, сквозь которую настойчиво пробивалась одна главная мысль — совет самому себе, до прозрачности очевидный и холодный, как напиток, который он снова и снова пригубливал. Этот совет был: держись, не сдавайся. Не важно, что она скажет. Что бы ни произошло этим вечером, или завтра, или послезавтра. Ты только держись.

Но держаться становилось все труднее, после того как до комнаты долетели звуки возни из ванной, где весело плескались дети; а когда их привели пожелать спокойной ночи папе — с плюшевыми медвежатами в руках, в чистых пижамках, с сияющими лицами, от которых исходил аромат мыла, — стало еще труднее. После этого Уолтер уже не смог спокойно сидеть на диване. Он вскочил и принялся ходить по комнате, закуривая одну сигарету за другой и прислушиваясь к голосу жены, которая в соседней комнате четко, с выражением читала детям на ночь («Можете пойти погулять в поле или по дорожке, только ни за что не ходите в сад мистера Макгрегора…») [9] Из популярной детской книги Беатрис Поттер «Сказка про кролика Питера» (1902). .

Когда она вышла из детской и закрыла за собой дверь, Уолт, подобно трагической статуе, стоял у окна и смотрел во двор, который постепенно погружался во тьму.

— Уолт! Что случилось?

Он обернулся с натянутой улыбкой.

— Ничего не случилось, — сказал он голосом из эхо-камеры, кинокамера снова включилась и стала приближаться, сняла крупным планом его напряженное лицо — и повернулась, чтобы уловить движения жены, которая неуверенно склонилась над кофейным столиком.

— Ну что же, — сказала она, — я, пожалуй, выкурю еще сигаретку, а потом соберу нам поужинать.

Она снова села, но откидываться на спинку не стала. Лицо ее было серьезным, без тени улыбки: она была настроена по-деловому, ведь нужно же еще накрыть на стол к ужину.

— Уолт, у тебя есть спички?

— Конечно.

Он направился к жене, шаря в кармане, словно собираясь извлечь оттуда что-то такое, что берег для нее целый день.

— Господи! — воскликнула она. — Ты только посмотри на эти спички! Что с ними случилось?

— С ними? — Он растерянно вперил взгляд в измятый, растрепанный спичечный коробок, словно его обвиняли в преступлении, и это была серьезная улика. — Ну, наверное, я пытался порвать коробок, — пробормотал он. — Это такая привычка. От нервов.

— Спасибо, — сказала жена, поднося сигарету к огоньку, который зажегся в его дрожащих руках, — а потом подняла на него широкие, очень серьезные глаза. — Слушай, Уолт, что-то случилось, я же вижу.

— Вовсе нет, что такого могло слу…

— Скажи мне правду. Это на работе? Это связано с тем… чего ты опасался последние несколько недель? То есть… не случилось ли сегодня чего-то такого, из-за чего ты теперь думаешь, что они могут… Может, Кроуэлл что-то сказал? Давай рассказывай.

Тонкие морщинки на ее лице словно бы вдруг углубились. Вид у нее был строгий, серьезный, она словно стала мудрее и намного старше и даже утратила часть своей красоты: эта женщина знает, как действовать в чрезвычайной ситуации, и готова даже встать у руля.

Он медленно направился к мягкому креслу, стоявшему на другом конце комнаты, и изгиб его спины красноречиво свидетельствовал о надвигающемся поражении. Прежде чем ступить на ковер, он помедлил и, казалось, напрягся всем телом — словно раненый, который собирает последние силы; затем он обернулся к жене и взглянул ей в лицо, пытаясь изобразить нечто вроде печальной улыбки.

— Видишь ли, милая… — начал он. Правая рука его поднялась и коснулась средней пуговицы на сорочке, будто чтобы ее расстегнуть, — и тут, с шумом выдохнув, он упал назад, в кресло, — одну ногу подогнув под себя, а другую выбросив вперед, на ковер. Это было самое изящное его движение за весь день. — Они это сделали.

Никто не испытывал большого уважения к «Лейбор-лидеру». Даже его владельцам, Финкелю и Крамму, двум своякам с дурным характером, которые придумали эту газету и каким-то образом умудрялись извлекать из нее прибыль из года в год, — даже им трудно было ею гордиться. По крайней мере, так я думал, глядя, как они, недовольно ворча, таскаются по помещению конторы и сотрясают перегородки желчно-зеленого цвета криками и ударами, как хватают и рвут гранки, ломают карандаши, роняют на пол мокрые окурки сигар и с презрением швыряют телефонные трубки на рычаг. Ни тому ни другому не приходилось ждать от жизни ничего лучшего, чем работа в «Лейбор-лидере», и их это, видимо, раздражало до крайности.