Филипп Эриа - Испорченные дети

А я шептала:

- Разве вам ничего не сказали? Разве ваш хозяин не предупредил вас, что вы должны следовать всем моим указаниям? Он согласился. Он знает, что я увожу своего мужа отсюда, потому что здесь за ним плохо ухаживают. Хозяину известно, кто я такая: я жена, единственная близкая родственница больного! К тому же я подписала бумагу, так что ваша фирма ни за что не отвечает.

Хотя я старалась сдерживаться, голос мой звучал раздраженно. Как странно, что так оробели эти шоферы-санитары! Однако же с их участием совершаются всякие незаконные перевозки, даже похищения! Неужели мой проект встретит неожиданную помеху с их стороны?

- А это общественный сад? - осведомился один из шоферов, показывая на парк Монсо.

Я вздохнула с облегчением. Оказывается, вот в чем дело! А я вообразила бог знает что, чуть было не наговорила лишнего, желая убедить шоферов. Кажется, я достаточно успокоила их. Открывая ворота парка, я тем самым беру на себя всю ответственность... Глупо это им объяснять. Без сомнения, я считала их большими формалистами, чем они были на самом деле. Шоферы обменялись вопросительным взглядом. Свет задних фар освещал снизу наши лица. Перед вечером на всякий случай я заглянула в банк. Я открыла сумочку.

- Да, чуть не забыла... Очень прошу постараться сделать во время пути все, что в ваших силах. Я хочу, чтобы мы ехали без остановок. Мне говорили, что вы сменяетесь за рулем. Все равно, для вас это будет утомительно... Вот вам половина чаевых.

Я протянула каждому по крупной ассигнации. Они взяли деньги.

Когда носилки поместили в машину, они превратились в настоящую постель. Ксавье покойно лежал на ней, высокие края предохраняли его от падения. Я села рядом с ним. Нас заперли. Из предосторожности я запретила зажигать внутри машины верхнюю лампочку и даже ночник. Я взяла безжизненную руку, лежавшую рядом со мной поверх одеяла. Пульс бился.

Шоферы, сидевшие на переднем сиденье, ждали. Я махнула им рукой. Очевидно, они заметили мой жест, ибо я услышала, как, застучал, приглушенно зафыркал мотор. Машина плавно без рывка двинулась с места.

Несколько оборотов колес. Мы выбрались на авеню Ван-Дейка. Я отвела глаза от лица Ксавье и старалась теперь сквозь стекло машины разглядеть особняк Буссарделей.

Он был уже невидим. Исчез в темноте. Ни в одном окне не вспыхнул свет.

Вдруг четыре блестящие огненные точки возникли передо мной. Машина проходила под монументальными воротами, которые возвышаются на границе авеню Ван-Дейка и отгораживают этот мирок от всего остального мира. Четыре стеклянные шара на высоких металлических столбах мелькнули передо мной. Машина осторожно огибала угол улицы Курсель. Я оглянулась, мой взгляд притягивали эти четыре светящихся лика. Они приветствовали меня, когда я вернулась из Америки, теперь я покидала их. Они сияли мне в дни моей юности; они освещали ныне бегство и похищение.

Мы завернули за угол. Светящиеся шары переместились во мраке. Машина незаметно набирала скорость. Яркие точки стали совсем маленькими. Угол здания скрыл их от меня одну за другой: три, потом две, потом одна, потом ни одной.

2

Я покидала Париж, увозя с собой Ксавье, который еще дышал. В числе прочих предосторожностей я опустила все шторм, и свет в нашу машину проникал только сквозь них, в ровные промежутки, когда мы проезжали мимо уличных фонарей. Отогнув пальцем угол ближайшей шторки, я убедилась, что шофер благоразумно ведет машину по главным магистралям, поскольку в этот поздний час они были почти пустынны. Таким образом, мы избегали ненужных поворотов и остановок. Впрочем, я не ощущала хода машины; только прислушавшись к работе мотора, я поняла, что скорость переключается автоматически.

Расхваливая мне свой транспорт, хозяин фирмы не погрешил против истины. По Парижу мы ехали с установленной скоростью, а после Итальянских ворот водители набрали скорость и держали ее неизменно; тут только я оценила все преимущества свободной подвески. Я не почувствовала толчков на набережных; не почувствовала их и на мостовых парижских окраин. Точно такое же чувство полнейшего неведения испытала я лишь в каюте парохода, скользившего по невозмутимой морской глади, когда теряешь всякое представление о скорости; только выбежав на палубу или высунув руку в иллюминатор и ощутив силу ветра, выходишь из этого состояния и понимаешь то, что происходит. Я чуть приподняла штору; мимо проносились дома предместья, и, глядя, как они поспешно отступают назад - мы проезжали через еще освещенную фонарями зону, - я поняла, что машина делает пятьдесят, а возможно, и шестьдесят километров в час.