Филипп Эриа - Испорченные дети

С тоской думала я о его скрытой от меня жизни, в которую я не сумела проникнуть и не проникну уже никогда. Которая ускользнула от меня...

На смену горю, на смену угрызениям совести пришло полное изнеможение и подкосило меня. Я заснула, словно рухнула в пропасть.

Когда я проснулась, было уже совсем светло. Я так и проспала рядом с Ксавье. И проснувшись, не сразу вспомнила, что Ксавье мертв, ибо левое мое плечо, как обычно, затекло от привычно милой тяжести. Во сне я бессознательно положила голову Ксавье себе на грудь, и мы проспали так до утра.

3

Он покоится на маленьком кладбище возле порта, где уже не хоронят и где мне удалось купить место. Я сама ухаживаю за могилой. Примерно через месяц после смерти Ксавье однажды утром я обнаружила на памятнике огромный бисерный венок. Не долго пришлось мне раздумывать, чтобы догадаться, чья рука возложила его. Моя служанка заменяла мне местную газету; множество подробностей, в которые я не вслушивалась, подтвердили мои подозрения. Я ничуть не взволновалась. На венке не было ни ленты, ни надписи, и эта скрытность тети Эммы, которая очевидно, рассчитывала на то, что я стерплю анонимное подношение, эта ее дипломатия показалась скорее уж наивной, чем бестактной. Кончина Ксавье, последовавшие за ней дни поселили в моей душе какое-то скорбное умиротворение, не благоприятствовавшее злопамятству. К тому же я отяжелела, что тоже меняет женщину. Я пощадила бисерный венок. Должна признать, что эта мозаика цветочных лепестков, не обладавших живой прелестью природы, где одни только анютины глазки действительно напоминали цветы, была в своем роде даже мила.

Каждый год венок аккуратно заменяли новым. Но сама тетя Эмма приезжала на остров только дважды. Кажется, теперь это паломничество поручили одному из служащих гиерского агентства, который в назначенную дату посещает кладбище и возлагает венок.

Это единственная точка соприкосновения с нашей семьей. Все наши связи свелись к этим бисерным кружевам, к этому давно вышедшему из моды кладбищенскому украшению.

Я решила никогда не возвращаться на авеню Ван-Дейка; и по сей день, когда я рассказываю вам свою историю, я ни разу там еще не была. Как-то утром в начале октября бабуся незаметно уснула вечным сном. Кто-то, думаю, тетя Эмма или мама, пустил в семье слух, что она умерла с горя: что это я ее, мол, убила. Выдумка не особенно правдоподобная, принимая во внимание то обстоятельство, что последние годы бабушка жила в состоянии полного равнодушия к окружающим, и то, что девяносто три года - возраст, когда вполне можно умереть естественной смертью.

Меня известили о похоронах телеграммой, но через посредство одного нашего родственника Жарно, бывшего семейным нотариусом Буссарделей. До этих пор никто из наших, даже тетя Луиза, не подавал никаких признаков жизни. Следовало ли, таким образом, считать эту телеграмму, извещающую о смерти бабуси, приглашением на похороны? Я колебалась. Приближался срок родов. На них-то я и сослалась. Телеграфно я выразила свои соболезнования моему отцу, дяде Теодору, тете Эмме и тете Луизе, детям покойной; я с умыслом написала четыре телеграммы почти в одних и тех же выражениях, из страха, как бы вопреки моему собственному желанию вариант, адресованный тете Эмме, не получился слишком сухим. А братьям я отправила по телеграмме, где без рисовки, но и без околичностей объяснила, почему я не могу рисковать и пускаться в утомительное путешествие. Мое дитя уже служило мне защитой.

Примерно месяца через два я получила письмо от тети Луизы. В этом письме, где в каждой строчке приводились вполне разумные доводы, не скрывавшие, впрочем, внутренней растерянности моей корреспондентки, тетя объявляла, что собирается посетить мыс Байю; если, конечно, писала она, "ты не сообщишь, чтобы я не приезжала, так как тебя может, к несчастью, не оказаться в этот день дома". Ее вечная боязливость облегчила бы мне отказ. В качестве объяснения своей поездки она ссылалась на то, что ее муж получил академическую премию и они решили воспользоваться новогодними каникулами и побывать в Монако. Я ответила тете, что жду ее.

По своему обыкновению тетя сумела избежать в разговоре всех животрепещущих вопросов. Когда я упоминала имя Ксавье, что происходило почти ежеминутно и вполне естественно, тетя Луиза конфузилась и старалась переменить тему. Только на кладбище, заметив, что бисерный венок тети Эммы на месте, она немножко приободрилась. Язык у нее развязался, и я поняла, что тетя приехала с единственной целью меня обнять. Она надеялась, что я сохраню с улицей Ренкэн самые добрые отношения. Когда я буду в Париже, я непременно должна зайти к ней позавтракать. Но речь шла только об одной улице Ренкэн, что само по себе уже являлось весьма смелым шагом с тетиной стороны.