Филипп Эриа - Испорченные дети

"Ну, ну, - подбадривала я сама себя, - лишь бы не потерять головы, не поддаться бреду. Этого только не хватало..."

Я понимала, что меня лихорадит. Но я не собиралась щупать свой собственный пульс... Уже несколько минут я боролась против обморочного состояния... И вдруг я вскрикнула, вскрикнула негромко...

Прижав обе руки к животу, чувствуя, как напряжена во мне каждая жилка, как прихлынула к сердцу горячая волна крови, я прислушивалась к себе, к этому ощущению невиданной новизны, что всколыхнуло самые сокровенные тайники моей души... Впервые под сердцем у меня шевельнулся ребенок.

Когда я оправилась, я протянула к Ксавье дрожащую руку. Пульс больше не бился.

В Тулоне мои водители сказали, что они надеются добраться до Гиера часам к одиннадцати вечера. Поэтому они предложили остановиться лишь для заправки бензином. А пообедают они потом, когда наконец больного перенесут на катер... Если только я не нуждаюсь в их услугах во время морского переезда и для переноски больного в дом.

- Надеюсь, вы согласны помочь мне, я буду вам очень благодарна, сказала я.

В самом деле, я предпочитала до конца пути пользоваться их услугами, тем более что теперь я уверилась в их умении держать язык за зубами. Их профессиональная сноровка многое облегчит мне, и в первую очередь морской путь из Гиера, так как я решила, несмотря на поздний час, добиться немедленно моторки.

- И потом, - добавила я, - лучше переложить больного прямо из носилок на постель.

Они согласились с моим предложением. А про себя я думала, что тело Ксавье успело уже окоченеть.

Тем не менее, я упросила их не обедать в Тулоне и обещала накормить у нас дома, перед тем как они отправятся в обратный путь. Теперь - увы! - уже ничто не вынуждало меня торопиться, но я опасалась любых случайностей, при которых могло бы открыться, что я везу мертвеца. Сразу же начнутся расспросы, объяснения, формальности. Нет! Нельзя делать ни одной остановки.

Когда я уловила, нет, не последний вздох Ксавье, которого не услышала, а первую примету его окончательного ухода, я не накинула ему на лицо края простыни. И я знала также, что во время погрузки на катер и во время выгрузки ему предстоит пересечь ночную толпу с открытым лицом, как принято на похоронах в Испании. Но сегодняшней ночью его обступят иные тени, не те, что обступали его прошлой ночью. Изменилась погода и изменилась широта. Погода изменилась в Бургундии. Сквозь мертвые свои веки Ксавье увидит свод латинских небес и созвездия; барабанные его перепонки еще будут вибрировать, когда волна, грохоча, ударит о брюхо катера; и морской ветерок будет играть его волосами, которым суждено еще два дня бессмертия.

На острове мы очень медленно прошли пешком путь от порта до нашего дома. Я догадалась по внезапному молчанию своих водителей, что они все поняли; поняли еще на катере, а может быть, и раньше. Несколько рыбаков, разбуженных нашим прибытием, поспешили к нам присоединиться, ибо Ксавье здесь любили. Они проводили наши носилки до конца поселка. Потом, спросив, не нуждаюсь ли я в их помощи, разошлись по домам.

Два человека в санитарной форме, несшие покойника с открытым лицом, да женщина в дорожном костюме, не проронившая ни слезинки, составили весь траурный кортеж. Но он шествовал по немощеной дорожке, среди благоухающих кустарников, под покровом чудесной весенней ночи, и цикады громко распевали свою песнь.

А поблизости от Птит-Комб мы услышали также лягушек. Мы двигались бесшумно, поэтому они смолкли лишь в самую последнюю минуту. И как только мы прошли, они немедленно возобновили свой концерт.

Когда его положили на широкий диван в нашей комнате, когда здешняя чересчур экспансивная служанка отправилась на кухню, где ее ждали водители, когда я очутилась запертая в этой комнате наедине с моим мертвецом, я наконец разрешила себе не действовать и стала ждать.

Мне казалось, что постепенно я вся выкарабкиваюсь из каких-то глубин на поверхность. Происходило это вопреки моей воле, органически. Горькая печаль, умиление, огромная жалость к самой себе, благодетельные предвестники длительного горя, женская моя слабость - все эти чувства наконец возвращались ко мне одно за другим. Я вновь научилась владеть обычными человеческими чувствами. И научилась также плакать, в чем было так жестоко отказано мне во время двадцатичасового пути. Рыдая, я упала рядом с неподвижно лежавшим телом.

Теперь я оплакивала Ксавье и только Ксавье. Все прочее было забыто. Я оплакивала в нем не ушедшего навеки любовника и даже не мужа; я оплакивала того, кто протянул мне руку, кто спас меня от других и от себя самой и сделал меня чуть-чуть лучше. Ах, какой же малостью ответила я на все эти благодеяния. Доверившись Ксавье, я беспечно положилась на будущее и не спешила расплатиться за все, что он для меня сделал. Что принесла я ему взамен? Ужасную смерть.