Филипп Эриа - Испорченные дети

Душу и рот мне вдруг наполнила непереносимая горечь, словно поднялась во мне та же самая тошнота, которая в тот день подступила к горлу Ксавье, и я невольно поднесла руку к губам. Но с них сорвался лишь смех, смех отвращения.

- Ха-ха-ха!.. Никогда Буссардели не перестанут меня удивлять!

Теперь я уже торопилась закончить разговор. У меня не хватило духу даже повысить голос.

- Ни за что, Симон. Слышишь? Говорю тебе вполне хладнокровно: ни за что. Даже не рассчитывай на это. Устраивайте скандал, если вам угодно устраивать скандалы. Возбудите дело о лишении отцовства, кажется, это так называется. Или примерно так. Свидетельствуйте, давайте показания. Заявите муниципалитету, что вы, ваша семья, обвенчали нормальную девушку с обреченным на бесплодие юношей, не предупредив ни того ни другого.

- Пожалуйста, не извращай фактов! Предположим, ты не обманула Ксавье, но нас-то ты обманула. Как бы ты сейчас здесь ни изощрялась, все равно ты совершила поступок...

- Избавь меня от твоих соображений, Симон. Никогда в жизни я не следовала вашим заветам. Я не признавала и никогда не признаю, что хоть один человек среди вас имеет право судить о моем поведении, кроме Ксавье. Он один мог протестовать и судить поступки других. Поэтому-то я и попросила у него совета. На ваше горе, он предложил мне выйти за него замуж и таким образом, считался бы отцом ребенка. Смотри, как все здесь связано... События пойдут именно так, как он задумал.

Я встала с кресла. Шагнула к двери, ведущей в переднюю, как делает хозяйка дома, которая хочет деликатно выпроводить своих гостей. Валентин, вернувшийся несколько минут назад, молча слушал конец нашего разговора.

- Прежде чем мы расстанемся, я хочу задать тебе один вопрос, Симон. И повернувшись к нему, я спросила: - Мама знала?

- Что знала?

- Что Ксавье был такой.

- Мне это не известно! И к чему сейчас подымать подобные разговоры?..

- В самом деле, к чему? Очевидно, я еще не так равнодушна ко всему, как мне казалось. Такие вещи в один день не делаются. Но если я тебя об этом спрашиваю, Симон, то лишь потому, что в день нашей помолвки, как я сейчас припоминаю, одна мама вела себя как-то сдержанно, неуверенно.

- Ну и что?

- Возможно, она знала. И ее мучила совесть. Так? Теперь ты сам видишь, что я приписываю ей не только одни корыстные побуждения.

Симон, раздосадованный моим отказом подчиниться их требованиям, старался улизнуть от прямого ответа. И пробурчал себе под нос:

- Э-э... Подумаешь! Один-единственный раз! Ведь ты всегда вела против мамы открытую войну!

Он замолк, испугавшись, что сказал лишнее. Валентин, наш безобидный Валентин, с детских лет попавший к маме в рабство, решил поддержать брата веским аргументом.

- Это правильно, - сказал он. - Ты всегда все обращала против мамы. Ты словно забыла, что она твоя мать.

- О нет, не забыла, Валентин! Никогда в жизни об этом так не помнила, как сейчас... Но вы не ответили на мой вопрос.

- Оставь маму в покое, - продолжал младший брат. - Слушай! Мама догадалась, что ты ищешь с ней ссоры.

- Ах так?

- Да. Она сказала: "Теперь Агнесса может быть довольна. Наконец-то у нее есть причина меня ненавидеть".

О, глупец! Я чуть не кинулась ему на шею!.. Он повторил слова, столь несомненно мамины! И слова эти были недвусмысленным, точным ответом на мой вопрос! Симону не удалось помешать младшему брату произнести эту фразу, и, чтобы избежать последствий, он захлопнул за собой дверь, ведущую в переднюю. Но я почувствовала себя во власти былого моего гнева. Или, вернее, мне показалось, что я сразу и наконец-то выбросила их всех из своей жизни... Она знала! Эта мать не помешала тому, что произошло! И сейчас она еще спрашивает...

- Довольна ли я? - обратилась я к Валентину,- Скажи ей, что довольна! И что я вправе простить себя.

7. ОТЪЕЗД

Боясь возбудить излишний интерес мадемуазель Бюри, я скрыла от нее, что ухожу. Впрочем, отсутствие мое продлится недолго. Мне надо было зайти в одно-единственное место, да и то неподалеку. Я вернулась быстро. Сиделка, очевидно, решила, что я нахожусь в соседнем помещении или пошла в ванную.

На ее глазах, не скрываясь, я заперла обе двери, ведущие в большую гостиную. Потом, тоже на ее глазах, уселась в ногах постели, Тогда она покинула свое место и направилась к двери: доктор Освальд поговорил с ней.

Прежде чем ее отпустить, я попросила повторить мне все инструкции врача. Они были несложны, в сущности, уже не требовалось никакого ухода. Мадемуазель Бюри добавила, что будет ждать моего звонка.