Джордж Элиот: Адам Бид

– Несмотря на то, она, однако ж, прямая, добрая женщина, – сказал Адам, – и верна, как дневной свет. Она немного сердится на собак, когда они хотят забежать в дом; но если б они принадлежали ей, она заботилась бы о них и кормила бы их хорошо. Язык у нее острый, но сердце нежное: я убедился в этом в дни горя. Она одна из тех женщин, которые лучше в действительности, чем на словах.

– Хорошо, хорошо, – заметил Бартль, – я не говорю, чтоб яблоко было нехорошо внутри, только кисло, набьешь оскомину.

Адам понял, отчего Дина поспешила уехать, и ее отъезд заставлял его скорее иметь надежду, чем предаваться отчаянию. Она опасалась, чтоб сила ее чувства к нему не помешала ей верно выждать и выслушать окончательное указание внутреннего голоса.

«Жаль, однако ж, что я не попросил ее написать мне, – думал он. – А между тем даже это, может быть, обеспокоило бы ее несколько. Она хочет остаться совершенно спокойною по-прежнему на некоторое время. И я не имею права быть нетерпеливым и мешать ей своими желаниями. Она сказала мне, в каком состоянии ее сердце, а она не из тех, которые говорят одно, а думают другое. Я буду ждать терпеливо».

Таково было благоразумное решение Адама, и оно поддерживалось успешно в продолжение первых двух или трех недель воспоминанием о признании Дины в то воскресенье после обеда. Удивительно, что за сильную поддержку имеют первые немногие слова любви! Но около половины октября его решимость, видимо, стала слабеть и обнаруживала опасные признаки совершенного исчезновения. Недели казались ему необыкновенно длинными. Дина, конечно, имела довольно времени, чтоб решиться. Пусть женщина говорит, что хочет: после того как она однажды сказала мужчине, что любит его, он находится в слишком взволнованном и восторженном состоянии от этого первого упоения, которое он получает от нее, и не может заботиться о последующем. Он ходит по земле весьма эластическим шагом, когда удаляется от нее, и все трудности считает легкими. Но подобный жар исчезает; воспоминания грустно ослабевают со временем, не имеют достаточной силы, чтоб оживить нас. Адам уж утратил свою прежнюю уверенность: он стал опасаться, что прежняя жизнь Дины, может быть, снова овладела ею в такой степени, что новое чувство не могло восторжествовать. Если б она не чувствовала этого, то непременно написала бы к нему, чтоб хотя несколько успокоить его; но так, казалось, она считала нужным привести его в уныние. Вместе с уверенностью исчезало и терпение Адама, и он думал, что ему нужно написать самому; он должен просить Дину, чтоб она не оставляла его в тягостном сомнении долее, чем было необходимо. Однажды вечером он просидел поздно за письмом к ней, но на следующее утро сжег, опасаясь действия, которое оно произведет. Тягостнее было получить лишающий всякой надежды письменный ответ, чем услышать такой же ответ из ее уст, потому что ее присутствие заставляло его соглашаться с ее волею.

Вы замечаете, в каком положении находилось дело. Адам жаждал увидеться с Диной; и когда такого рода желание достигает известной степени, то очень вероятно, что влюбленный решится утолить его, хотя бы ему пришлось поставить на карту все будущее.

Но может ли он причинить какой-нибудь вред, если отправится в Снофильд? Дина не может рассердиться на него за это, она не запрещала ему прийти туда; она, вероятно, ожидала его, и ему следовало навестить ее уже давно. Во второе воскресенье в октябре точка зрения на это дело так прояснилась для Адама, что он уже был на дороге в Снофильд. В то время он отправлялся туда верхом, потому что время было ему дорого, и он занял для путешествия хорошую лошадку у Джонатана Берджа.

Сколько болезненных воспоминаний пробуждала в нем эта дорога! Он часто ездил в Окбурн и часто возвращался оттуда после того первого путешествия в Снофильд, но за Окбурном серые каменные стены, изрытая земля, скудные деревья, казалось, снова рассказывали ему историю тягостного прошедшего, которое он знал так хорошо наизусть. Но никакая история не остается для нас той же самой по прошествии известного времени, или скорее мы, читавшие, не остаемся теми же самыми истолкователями. И в это утро Адам имел новые мысли, проезжая по серой стране, – мысли, придавшие уже изменившееся значение истории прошлого.

Та низкая, себялюбивая и даже богохульная душа, которая с благодарностью радуется прошлому несчастью, уничтожившему или раздавившему другого, потому что это горе стало источником непредвиденного добра для нас самих. Адам никогда не переставал сокрушаться о тайне человеческого страдания, которая пала так близко от него; он никогда не мог благодарить Бога за несчастье, обрушившееся на другого. И даже если б я был способен чувствовать эту узкую радость за Адама, я все-таки знал бы, что он сам не чувствовал ее; он покачал бы головою при таком ощущении и сказал: