Джордж Элиот: Адам Бид

«Зло остается злом и горе горем, и вы не изменили бы его свойства, если б облекли его в другие слова. Другие люди не были созданы ради меня, и я не должен думать, что это все равно, лишь бы только выходило хорошо для меня».

Но не низко чувствовать, что более полная жизнь, принесенная нам грустным опытом, заслужена нашей собственной личной долей страдания. Конечно, и невозможно чувствовать иначе, все равно как человеку с катарактом невозможно сожалеть о страшной операции, посредством которой его слабое, помраченное зрение, представлявшее ему людей деревьями, стало ясно отличать очерки и лучезарный день. Развитие высших чувств в нас самих похоже на развитие способностей: оно приносит с собою сознание увеличившейся силы; мы не можем желать возвращения к более узкому сочувствию, как живописец или музыкант не может желать возвращения к своей более несовершенной манере или философ – к своим менее полным формулам.

Что-то подобное сознанию расширившегося существования было в душе Адама в то воскресенье утром, когда он ехал верхом, при живом воспоминании минувшего. Его чувства к Дине, надежды провести жизнь с ней были отдаленной невидимой точкой, к которой привела его та тягостная поездка из Снофильда восемнадцать месяцев назад. Как ни была нежна и глубока его любовь к Хетти – а она была так глубока, что корни ее не будут вырваны никогда, – его любовь к Дине была лучше и драгоценнее для него, она выросла из полнейшей жизни, которая развилась для него из того, что он ознакомился с глубоким горем.

«У меня будто является новая сила, – думал он, – оттого, что я люблю ее и знаю, что она любит меня. Я буду всегда смотреть на нее как на свою путеводительницу к добру. Она лучше меня: в ней меньше себялюбия и тщеславия. А это чувство, когда вы можете больше ввериться другому, чем самому себе, придает вам некоторого рода свободу, и вы можете идти к своей цели без страха. До этих пор я всегда думал, что знал все лучше, чем окружавшие меня, а это жалкий род жизни, когда вы не можете надеяться, что ваши ближние помогут вам в каком-нибудь деле лучше, нежели вы сами в состоянии помочь себе».

Было уже позже двух часов после обеда, когда Адам увидел серый город на скате горы и когда он внимательно смотрел вниз, на зеленевшую долину, желая отыскать старый дом с соломенною крышею неподалеку от неблаговидной красной фабрики. При мягком сиянии октябрьского солнца ландшафт не имел такого грубого вида, как при ярком свете ранней весны, и его единственное большое очарование, общее со всеми далеко раскинувшимися безлесными областями, наполняющее вас новым сознанием находящегося над вами небесного свода, имело более кроткое, более обыкновенное успокаивающее влияние в этот почти безоблачный день. Сомнения и опасения Адама исчезли под этим влиянием, подобно тому как тонкие, в виде ткани, облака мало-помалу исчезли в ясной синеве над ним. Он, казалось, видел, как ласковое лицо Дины удостоверяло его одним своим видом во всем, что он желал знать.

Он не думал застать Дину дома в это время, но все-таки сошел с лошади и привязал ее к небольшим воротам, желая войти в дом и спросить, куда она сегодня отправилась. Он имел намерение последовать за нею и привезти ее домой. Старуха сказала ему, что она отправилась в Сломенс-Энд, деревню, находившуюся мили за три отсюда, за горой; она отправилась туда тотчас же после утренней службы, чтоб, по своему обыкновению, проповедовать там в хижине. Всякий в городе покажет ему дорогу в Сломенс-Энд. Таким образом, Адам снова сел на лошадь и поехал в город, потом остановился в старой гостинице, пообедал там на скорую руку в обществе сильно болтливого хозяина, от дружеских расспросов и воспоминаний которого он рад был освободиться как можно скорее, и наконец отправился в Сломенс-Энд. Несмотря на всю свою поспешность, он мог вырваться только около четырех часов и думал, что, так как Дина отправилась рано, он, может быть, встретит ее готовую уже возвратиться домой. Небольшая серая деревушка, имевшая вид покинутой, не защищенная густыми деревьями, открылась перед ним на далекое расстояние, прежде чем он въехал в нее. Подъехав ближе, он расслышал пение гимна. «Может быть, это последний гимн перед тем, что все разойдутся, – подумал он. – Я пойду немного назад, а потом вернусь встретить ее подальше от деревни». Он пошел назад почти до самой вершины горы, присел там на отдельном камне, прислонясь к низкой стене, и стал ожидать, когда увидит, как небольшая черная женщина выйдет из деревни и начнет подыматься на гору. Он выбрал это место почти на самой вершине горы, потому что тут был скрыт от всех взоров: вблизи не было ни хижины, ни скота, ни даже щиплющей траву овцы – ничего, кроме тихого света и тени и необъятного неба над ним.