Джордж Элиот - Адам Бид

Нельзя сказать, чтоб Артур до открытия Адама был совершенно спокоен. Борьба и намерения превратились в угрызения совести и страшную тоску. Его приводило в отчаяние положение Хетти и его собственное, так как он принужден был расстаться с девушкою. Когда он составлял решения и когда уничтожал их, то всегда заботился о том, к чему может повести его страсть, и видел, что она быстро должна будет кончиться разлукою. Но, обладая слишком пылкою и нежною натурою, он не мог не страдать при мысли о расставании и постоянно чувствовал беспокойство за Хетти. Он узнал ту мечту, в которой она жила; узнал, что она мечтала быть леди, которая будет наряжаться в шелк и атлас. Когда он впервые заговорил с ней о своем отъезде, она с трепетом просила, чтоб он позволил ей ехать с ним и женился на ней. Вот это-то знание, столь тягостное для него, придавало упрекам Адама самую раздражающую язвительность. Он не сказал ни слова с целью вселять в ней обманчивые надежды; ее иллюзии все были сотканы ее собственным ребяческим воображением; но он обязан был сознаться, что они были сотканы наполовину по его собственным поступкам. И еще в последний вечер он увеличил зло, не решаясь даже намекнуть Хетти об истине: он был обязан утешать ее нежными, полными надежд словами, опасаясь повергнуть ее в страшное отчаяние. Он тонко чувствовал положение, в котором находился, чувствовал всю грусть дорогого существа в настоящем и с еще более мрачною тоской думал, какое упорство обнаружат ее чувства в будущем. Это была единственная забота, лежавшая на нем тяжелым гнетом. Всех других он мог избегнуть полным надежды самоубеждением. Вся эта история происходила в глубокой тайне; Пойзеры не имели и тени подозрения. Никто, кроме Адама, не знал о том, что случилось, да вряд ли удастся узнать об этом кому-нибудь и впредь. Артур настойчиво внушил Хетти, что если она словом или взглядом обнаружит малейшую короткость между ними, то это может иметь роковые последствия; а Адам, которому вполовину была известна их тайна, скорее поможет им скрывать, чем выдаст ее. Правда, это было несчастное дело, но незачем было делать его хуже, чем было в действительности, воображаемыми преувеличениями и предчувствием беды, которая, может быть, никогда и не случится. Временная печаль Хетти была самым дурным последствием; он решительно отклонял мысли от дурных последствий, которых неизбежность нельзя было положительно доказать. Но… но Хетти, может быть, ожидало другое беспокойство… А может быть, после этого он будет иметь возможность сделать для нее много и вознаградить ее за все слезы, которые она прольет из-за него. Выгодами, которые доставят ей его заботы о ней в будущем, она будет обязана печали, которой подвергалась в настоящем. Так, нет худа без добра. Таков уж благодетельный порядок дел на свете.

Не намерены ли вы спросить: может ли это быть тот самый Артур, который два месяца назад обладал такою свежестью чувства, такою тонкою честью, который содрогался при одной мысли оскорбить только чувство и считал решительно невозможным остановиться на какой-нибудь более положительной обиде, который полагал, что его собственное самоуважение было высшим судилищем, чем какое-либо внешнее мнение? – тот самый, уверяю вас, только при различных обстоятельствах. Наши поступки управляют нами в такой же степени, в какой мы управляем нашими поступками; и до тех пор, пока мы не знаем, какое собственно было или будет соединение внешних фактов с внутренними, по которому человек составляет критику своих поступков, нам лучше и не думать о том, что нам вполне известен его характер. В наших действиях существует ужасное понуждение, которое сначала может превратить честного человека в обманщика и потом примирить его с этою переменою по той причине, что второй дурной поступок представляется ему уже под видом единственного возможного справедливого поступка. Действие, на которое до исполнения его вы смотрели и с здравым смыслом и с свежим, неомраченным чувством, составляющим верный глаз души, рассматривается впоследствии сквозь лупу остроумного извинения, сквозь которую все вещи, называемые людьми красивыми и безобразными, представляются по своей ткани письма схожими одна с другой. Европа примиряется с fait accompli; таким же образом поступает и отдельная личность, пока это спокойное примирение не будет встревожено судорожным возмездием.

Никто не может избегнуть этого развращающего действия обиды на собственное чувство справедливости человека, и это действие оказывалось в Артуре тем значительнее, что он сознавал в себе сильную потребность в самоуважении, которое было его лучшим хранителем в то время, как его совесть находилась в спокойном состоянии. Самообвинение было для него слишком тягостно; он не мог встретить его смело. Он должен был убедить себя, что не был достоин весьма сильного порицания. Он даже стал сожалеть, что находился в необходимости обманывать Адама: этот образ поведения был так противен честности его натуры. Но потом он думал опять, что ведь ему только и оставался этот образ действия.