Майя Луговская: Колесо

— Куда вы? Сидите! — И, как-то просительно взглянув на неё, добавил: — Поговорим…

Она удивилась какой-то странной, вдруг возникшей его неуверенности, как будто он хотел ей сказать что-то и не решался.

И чувство нежности к нему охватило её. Она обрадовалась: «Может, и в самом деле я ему небезразлична».

— Так где же ваш художник? — спросил он. — Почему не является?

Все эти дни ей было не до него, но она сказала:

— Работает над портретом. — И почему-то добавила: — Вот закончит, подарим вашей жене.

Он капризно скривил рот:

— Жене? Я ушёл от неё.

Она молчала.

— Ушёл, прожив тридцать лет! — добавил он с вызовом.

— Когда? — спросила она.

— Как вам сказать… Ушёл недавно. Именно тогда, как вы здесь появились.

— Куда же вы ушли?

— К кому, вы хотели спросить? Разумеется, к женщине. Собственно, вы меня туда и отвезли. Помните, в первый раз я смотрел вашу сестру?.. Вы и отвезли.

Зазвонил телефон, он снял трубку и с кем-то разговаривал.

Она вспомнила, отчётливо вспомнила их возвращение и то, как он не сразу сообразил, куда его подвезти. Она вспомнила дома, обнесённые бетонной оградой, и как освобождённо, как легко он направился к ним.

Он положил трубку и угрюмо молчал.

— Она, по крайней мере, хорошая, та, к которой вы ушли?

— Я всё равно бы ушёл. Хоть сюда, на этот вот диван, — добавил он помолчав, — с одним портфелем, как я и ушёл. Мне ничего не надо. Я видел, как горел Кёнигсберг, и понял тогда, что всё — прах.

— Кёенигсберг сгорел, но Кант остался, — сказала она.

— Вы правы. Мысль, только она и важна. Так почему женщины этого не могут понять?

— Я — женщина, и я не понимаю, как вы смогли уйти от жены, прожив с ней столько лет?

— Отношение.

— К вам плохо относились?

— Никак. Я был орудием добывания денег.

— Не верю.

— А я вам говорю. Не понят! Никакого интереса к моим делам, ко мне. Сын — оболтус, бросил институт, тунеядец.

— Не сердитесь на него, — сказала она.

— Я совершенно безразличен к нему.

«Но почему всё это он мне рассказывает?..»

Время от времени он выглядывал в окно, будто высматривая кого-то там внизу на улице.

— Сколько же всё это можно терпеть? — продолжал он.

— И вы влюбились в женщину, к которой и ушли. Сколько ей лет?

— За сорок.

— Не слишком молодая. Значит, понимает вас и денег не требует. А чем занимается?

— Обеспеченная женщина. Вдова профессора.

Она почувствовала раздражение и неприязнь к этой обеспеченной вдове. Ей стало грустно за него, и за себя тоже.

Но она весело сказала:

— Кстати, я тоже вдова. Но может, вы и правы. Надо рвать верёвки жизни, если они обязывают, — добавила она, понимая выспренность своих слов.

Он опять взглянул в окно.

— Вот и приехали за мной.

Она быстро спустилась на лифте, взяла в гардеробе пальто, поспешно оделась и вышла на улицу. Поодаль от подъезда клиники, прямо под окном его кабинета, стояли синие «Жигули». С чисто бабьим любопытством она пыталась разглядеть сидевшую за рулём, но к остановке подошёл троллейбус. «А жаль, — подумала она, — жаль, что не успела разглядеть её».

Выходя из троллейбуса, она почти наткнулась на притормозившие «Жигули» и прямо перед собой увидела красивое, холёное лицо женщины. «Слишком крепко держит руль», — подумала она враждебно. Рядом с женщиной сидел он, погружённый в раздумья. Как всё повернулось. «Но зачем мне он всё это рассказывал? Себя уговаривал?»

Сегодня для неё был праздничный день. Она ждала его к ужину, готовилась и волновалась, понимая, что хочет ему нравиться.

Открыв дверь и наконец увидев его, совершенно неожиданно для себя, от благодарности, нежности, она захотела вдруг к нему прижаться. Но сказала:

— Что случилось? Почему вы опоздали?

Он был навеселе. Это делало его чуть свободней обычного и очень шло к нему.

— Прошу прощения. Обычная история. Доставили больного. Молодой хирург поставил неправильный диагноз. Мне пришлось срочно оперировать.

— Что с больным?

— Больной в порядке. Хирурга понизят в должности, мне — выговор. А… — он махнул рукой. — Я к этому привык. Как ваша сестра?

— Неплохо. Счастлива, что у себя дома, со своими книгами.

— А что я говорил? Ознобов нет! Желтуха прошла! Аппетит!

— Мне даже кажется, к ней вернулась вера в жизнь. А вдруг?..

— Так оно и должно быть. В этом-то и всё дело!

— Это было коррида… — рассказывал он о своём докладе.

— Вы в качестве тореадора или быка?

— Пикадора! Как они взбесились. Надо было бы вам посмотреть.