Шарлотта Бронте: Учитель

Праздничная неделя пролетела незаметно, и мы снова окунулись в работу. К своему делу мы с женой относились со всей серьезностью, понимая, что нам суждено зарабатывать на хлеб усердным трудом. Все дни у нас были заняты, каждое утро мы расставались в восемь и вновь встречались лишь в пять вечера, но как отрадно было отдыхать на склоне каждого суматошного дня! Оглядываясь назад, я вижу вечера, проведенные в нашей маленькой гостиной, как длинное рубиновое ожерелье вокруг хмурого чела прошлого. Словно бусы, эти вечера были неизменны, и каждая бусина в них сияла, точно драгоценность.

Прошло полтора года. Однажды утром (день был праздничным, поэтому целиком принадлежал нам) Френсис обратилась ко мне внезапно, как бывало всегда, когда она долго обдумывала предмет разговора и наконец, придя к некоему выводу, решалась проверить его правильность лакмусовой бумажкой моего суждения:

– Я слишком мало работаю.

– И что же? – отозвался я, поднимая глаза от своего кофе, который рассеянно помешивал, предвкушая прогулку с Френсис: был чудесный летний день, стоял июнь, и я предложил пройтись до ближайшей фермы, где можно поужинать. – И что же? – снова повторил я, по вдохновенному и серьезному лицу Френсис понимая, что она задумала нечто важное.

– Я недовольна, – продолжала она, – теперь вы зарабатываете восемь тысяч франков в год (она сказала правду: мне помогли старания, пунктуальность, успехи моих учеников и приобретенная благодаря им известность), в то время как мне платят жалкие тысячу двести франков. Я могу и непременно буду зарабатывать больше.

– Ты работаешь так же много и усердно, как я, Френсис.

– Да, месье, но совсем не так, как надо бы, – в этом я убеждена.

– Ты хочешь перемен, у тебя готов какой-то план; ступай надень шляпку, ты расскажешь его мне на прогулке.

– Да, месье.

Она удалилась послушно, как воспитанный ребенок, а я задумался о ней, о любопытном сочетании ее податливости и решительности, о том, каким может оказаться ее план. Вскоре она вернулась.

– Месье, я дала выходной и Минни (нашей служанке), так как день и впрямь славный; будьте добры, заприте дверь и возьмите ключ с собой.

– Поцелуйте меня, миссис Кримсуорт, – дал я не самый уместный ответ, но в летнем легком платье и соломенной шляпке она была так мила, обращалась ко мне так почтительно и бесхитростно, что мое сердце словно увеличилось в груди, настойчиво требуя поцелуя.

– Извольте, месье.

– Почему ты всегда зовешь меня «месье»? Скажи «Уильям».

– Мне не дается английское «уи», и потом, обращение «месье» идет вам и нравится мне.

Минни в чистом чепце и модной шали удалилась, ушли и мы, оставив дом безлюдным, в тишине, которую нарушали лишь тикающие часы.

Вскоре Брюссель остался за спиной, нас приняли сначала поля, затем проселочные дороги в стороне от оживленных большаков с вереницами повозок. Мы набрели на уголок настолько пасторальный, зеленый и уединенный, словно в какой-нибудь тихой английской провинции; поросший короткой густой травой пригорок под боярышником так манил присесть, что отклонить это приглашение было невозможно; мы сели, а когда насмотрелись на совершенно английские с виду полевые цветы у наших ног, я напомнил Френсис о разговоре, который она завела за завтраком.

Каким был ее план? Вполне логичным. Нам – или по крайней мере ей – надлежало предпринять следующий шаг, чтобы упрочить свою профессиональную репутацию. Френсис предложила открыть школу. У нас были сбережения, достаточные для скромного начала, так как мы и не думали жить на широкую ногу. К тому времени у нас также появились обширные и полезные знакомства, благоприятные в нашем деле: несмотря на то что круг близких друзей по-прежнему оставался ограниченным, нас, как учителей, теперь знали и в школах, и в семьях города. Изложив свой план, Френсис в завершение выразила надежды на будущее. Если нам будет сопутствовать успех и мы останемся в добром здравии, по ее мнению, со временем мы могли бы добиться независимости еще до того, как состаримся и уже не сможем радоваться ей; тогда мы оба сможем отдохнуть и нам ничто не помешает поселиться в Англии. Англия по-прежнему была ее землей обетованной.

Я не указывал ей на препятствия и не выдвигал возражений; мне было известно, что Френсис не из тех, кто способен вести пассивное или даже сравнительно бездеятельное существование. Она должна была исполнять свои обязанности, притом достаточно важные, справляться с работой – с увлекательной, всепоглощающей, прибыльной работой; ее способности искали выхода, требовали пищи и действия, и не мне было морить их голодом или стеснять; нет, мне доставляло удовольствие оказывать им поддержку и расчищать для них место.