Шарлотта Бронте - Учитель

– Швейцарская? – переспросила Френсис, которую задело слово «угодливость». – Вы считаете моих соотечественников угодливыми? – Она вскочила, и у меня вырвался невольный смешок – столько гнева было в ее взгляде и вызова в позе. – Вы оскорбляете в моем присутствии Швейцарию, мистер Хансден? Думаете, для меня эта страна ничего не значит? Считаете, что я готова замечать лишь пороки и упадок, какие можно встретить в альпийских деревушках, и не вспоминать о величии моих соотечественников, о нашей кровью добытой свободе, о естественной красоте наших гор? Ошибаетесь, ошибаетесь!

– О величии? Называйте его как хотите, а ваши соотечественники – парни не промах: вы толкуете об отвлеченных идеях, а они превратили в товар и продали свое величие и завоеванную кровью свободу, сделавшись слугами иностранных монархов.

– Вы бывали в Швейцарии?

– Да, дважды.

– Вы ничего о ней не знаете.

– Я знаю о ней.

– И твердите, как попугай, что швейцарцы – наемники. Так здешние бельгийцы твердят, что англичане – трусы, а французы – что бельгийцы предатели. В этих затверженных фразах нет ни капли истины.

– Есть.

– А я говорю вам, мистер Хансден, что ваша мужская непрактичность превосходит мою женскую, так как вы не признаете то, что существует на самом деле; вы стремитесь упразднить личный патриотизм и национальное величие так, как атеист упраздняет Бога и собственную душу, отрицая их существование.

– Ну, это вы хватили! Вас понесло в дебри, а я думал, мы обсуждаем торгашеские наклонности швейцарцев.

– Мы обсуждали их, и даже если до утра вы успеете доказать мне, что швейцарцы – торгаши и наемники, а это вам не под силу, я все равно не разлюблю Швейцарию.

– Значит, вы безумны, безумны, как мартовский заяц, если питаете страсть к кучам земли, дерева, снега и льда, которых хватит, чтобы нагрузить миллионы судов.

– Но не настолько безумна, как вы, – человек, который ничего не любит.

– Мое безумие в своем роде последовательное – в отличие от вашего.

– Ваша последовательность заключается в том, чтобы выжать соки из всего сущего, а отбросы превратить в навоз, тем самым получив от него то, что вы называете пользой.

– Вы совсем не умеете аргументировать, – заявил Хансден, – вы нелогичны.

– Лучше быть нелогичным, чем бесчувственным, – парировала Френсис, продолжая сновать от стола к буфету; если не помыслы, то по крайней мере поступки ее были гостеприимны, так как она накрывала стол скатертью, расставляла тарелки, раскладывала вилки и ножи.

– Это про меня, мадемуазель? Считаете меня бесчувственным?

– Считаю, что вы препятствуете собственным чувствам и чувствам других, сначала заявляете, что они иррациональны, а потом требуете подавления чувств потому, что они якобы не согласуются с логикой.

– И правильно делаю.

Френсис скрылась в чулане, но вскоре вернулась.

– Правильно? Как бы не так! Вы ошибаетесь, считая себя правым. Будьте добры, пропустите меня к огню, мистер Хансден: мне надо кое-что подогреть.

Последовала пауза: Френсис ставила кастрюлю на огонь, потом помешивала ее содержимое.

– «Правильно»! Можно подумать, правильно топтать отрадные чувства, которые Бог даровал человеку! Особенно такое, как патриотизм, способный рассеять человеческую эгоистичность.

Она разворошила угли и переставила кастрюлю поближе к ним.

– Вы родились в Швейцарии?

– Разумеется, ведь я называю ее родиной.

– Откуда же у вас английские черты лица и фигура?

– Я наполовину англичанка, в моих жилах есть английская кровь; следовательно, я имею право на двойную силу патриотизма, ведь мне небезразличны сразу две достойных, свободных и удачливых страны.

– Ваша мать родом из Англии?

– Да, да; а ваша, полагаю, с Луны или из Утопии, поскольку ни одна страна Европы не возбуждает в вас живого интереса?

– Напротив, я патриот-космополит, если вы понимаете, о чем я: моя родина – весь мир.

– Симпатии, которые простираются так широко, наверняка неглубоки, а теперь будьте любезны пройти к столу. Месье, – обратилась она ко мне (в это время я делал вид, что поглощен чтением при лунном свете), – ужин готов.

Последние слова она произнесла совсем не тем тоном, каким до сих пор перебрасывалась репликами с мистером Хансденом, – со мной она говорила серьезно, негромко и не так отрывисто.

– Френсис, так вы готовили на всех? Но мы не собирались оставаться к ужину.

– Но ведь остались, месье, а ужин уже готов, так что ваша задача – съесть его.