Шарлотта Бронте - Учитель

– Англия – ваша родина? – спросила Френсис.

– Да.

– И вы ее не любите?

– Если бы любил, был бы достоин жалости. Крошечная, развратная, продажная, проклятая Господом и королем, раздувшаяся от спеси, как говорят в Эншире, насквозь порочная, изъеденная предрассудками!

– То же самое можно сказать почти о любой другой стране; пороки и предрассудки вездесущи и, по-моему, в Англии встречаются даже реже, чем в других странах.

– Приезжайте в Англию и убедитесь сами. Отправляйтесь в Бирмингем и Манчестер, побывайте в лондонском Сент-Джайлсе – увидите своими глазами, что и как. Изучите отпечатки ног нашей высокородной знати, посмотрите, как они ступают по крови и давят сердца. Загляните в какой-нибудь английский коттедж, посмотрите, как бессильно корчится голод на закопченных камнях очагов, как болезнь лежит на постели без простыней, как позор и порок предаются безудержному распутству с невежеством, предпочитая, впрочем, роскошь и великолепные дворцы лачугам, крытым соломой…

– Я имела в виду не пороки и нужду, которые есть в Англии, а ее хорошие стороны, присущие народу и возвышающие его.

– Ничего хорошего там нет, по крайней мере такого, о чем вы можете иметь представление, ибо вы не в состоянии оценить усилия промышленности, достижения предпринимательства, открытия науки; ограниченность образования и неопределенность положения не позволяют вам разобраться в этих вопросах, а что касается исторических и поэтических ассоциаций, то я не стану оскорблять вас предположением, будто бы вы ссылались на подобный бред.

– Но отчасти так и было.

Хансден разразился безжалостным издевательским смехом.

– Да, именно, мистер Хансден. Значит, вы из тех, кому подобные ассоциации не доставляют удовольствия?

– Какие, мадемуазель? Я не видел ни одной. Каковы их длина, ширина, вес, стоимость – вот именно, стоимость? Что за них дадут на рынке?

– Для тех, кто любит вас, ваш портрет ввиду его ассоциаций будет бесценным.

Непроницаемый Хансден выслушал это замечание и почему-то воспринял его довольно болезненно: он покраснел, что порой случалось с ним, когда его неожиданно задевали за живое. На миг его глаза тревожно потемнели, и я уже думал, что он заполнит напряженную паузу, возникшую после удачной реплики противника, выразив пожелание, чтобы кто-нибудь полюбил его так, как он хотел бы быть любимым, – хоть кто-нибудь, кому он смог бы без колебаний ответить любовью.

Дама воспользовалась временным преимуществом.

– Мистер Хансден, если в вашем мире не существует ассоциаций, ваша ненависть к Англии меня не удивляет. Я не знаю, каков рай и ангелы в нем, но полагаю, что это самое чудесное место, какое я только могу себе представить, а ангелы – самые возвышенные существа, и если бы один из них, если бы сам «пылкий Абдиил», – она вспомнила Мильтона, – вдруг лишился дара ассоциаций, думаю, он вскоре устремился бы к «вековечным вратам», покинул небеса и бросился на поиски утраченного в преисподнюю. Да, в ту самую преисподнюю, к которой он «с презрением оборотил хребет» [127].

Тон, которым Френсис произнесла все это, был столь же примечателен, как и ее речь, а когда она сделала неожиданный акцент на слове «преисподняя», Хансден удостоил ее восхищенным взглядом. Ему нравились проявления силы и в мужчинах, и в женщинах, нравилось все, что способно выйти за рамки условностей. Никогда прежде он не слышал слова «преисподняя» из уст леди, и непреклонность, с которой оно прозвучало, пришлась ему по душе; он был бы рад услышать его от Френсис еще раз, но повторяться она не собиралась. Ей никогда не доставляла удовольствие бравада внутренней силой, которая слышалась в ее голосе или проскальзывала в облике, лишь когда исключительные – и, как правило, болезненные – обстоятельства вынуждали эту силу, бурлящую в глубине, подниматься на поверхность. В разговорах со мной раз или два Френсис высказывала довольно смелые мысли порывистым, нервным языком, но когда порыв утихал, вызвать его вновь не удавалось: он возникал сам собой и так же исчезал. Восхищение Хансдена Френсис вскоре прервала улыбкой и вернулась к теме спора, спросив:

– Если Англия ничтожна, почему же ее уважают в других странах континента?

– Я думал, что такого вопроса не возникло бы даже у ребенка, – парировал Хансден, который никогда не делился мыслями, не упрекнув прежде собеседника в глупости. – Будь вы моей ученицей – если не ошибаюсь, вы некогда имели несчастье учиться у одной довольно жалкой, присутствующей здесь особы, – за такое признание в невежестве я отправил бы вас в угол. Неужели вы не видите, мадемуазель, что французская любезность, немецкая благосклонность и швейцарская угодливость куплены за наше золото? – И он расплылся в дьявольской усмешке.