Шарлотта Бронте - Учитель

Вкусы, которых мы придерживаемся, зависят от нашего положения. Художник предпочитает холмистую местность, потому что она живописна, инженер – равнину, потому что она удобна; ценитель удовольствий предпочитает женщин, которых он называет утонченными – они ему подходят; молодой светский лев восхищается молодой светской львицей – они одного круга. Надорвавшийся на работе, утомленный, скорее всего раздражительный учитель, почти не замечающий красоты, не чувствительный к изысканным манерам и грации, восхваляет главным образом умственные способности и свойства характера. Старательность, любовь к знаниям, природная понятливость, послушание, честность, благодарность – вот достоинства, привлекающие его внимание и заслуживающие уважения. К ним он стремится, но находит редко, а если случайно и находит, то готов хранить их вечно: когда же с ними приходится расстаться, ему кажется, будто безжалостная рука отняла у него единственную овечку [71]. Поскольку дело обстоит именно так, а не иначе, читатели наверняка согласятся, что в моей верности принципам и скромности поведения в пансионе мадемуазель Ретер нет ничего ни особо похвального, ни удивительного.

В начале урока в тот день я зачитал список успеваемости учениц за последний месяц, положение в котором определялось оценками за сочинение, написанное накануне. По обыкновению, первой в списке значилась фамилия Сильвии – той самой кроткой дурнушки, которая, как я уже говорил, была лучшей ученицей и самой некрасивой в пансионе. Второе место досталось некой Леони Ледрю – сообразительному миниатюрному созданию с резкими чертами лица и пергаментной кожей, бессовестному и черствому; родись она мальчишкой, из нее со временем вышел бы образцово изворотливый и беспринципный адвокат. Далее шла Элали, гордая красавица, школьная Юнона, за шесть долгих лет зубрежки английской грамматики механически запомнившая большую часть правил языка, несмотря на вялую и неохотную работу ума.

Услышав свою фамилию первой, Сильвия не улыбнулась; ни радости, ни удовлетворения не отразилось на ее бесстрастном личике монахини. Меня всегда расстраивало неизменное равнодушие бедняжки ко всему происходящему, поэтому я старался смотреть на нее и обращаться к ней как можно реже; я был бы о ней высокого мнения благодаря ее редкостному послушанию и неутомимому упорству; ее скромность и ум пробудили бы во мне не только теплые чувства, но и симпатию, несмотря на почти ужасающую дурноту ее лица, несоразмерность фигуры и безжизненность облика, если бы я не подозревал, что о каждом моем дружеском слове и жесте будет доложено ее духовнику, который превратно их истолкует. Однажды, положив ладонь на голову Сильвии в знак похвалы, я уже думал, что она улыбнется, и точно, ее тусклые глаза чуть было не заблестели, но вдруг она отстранилась от меня, ведь я мужчина, еретик, а она будущая монахиня и набожная католичка, следовательно, от взаимопонимания нас отделяли четыре стены. Леони выразила радость торжествующим взглядом и дерзкой усмешкой; Элали завистливо надулась, так как надеялась оказаться в списке первой. Услышав свои фамилии чуть ли не в самом конце списка, Ортанс и Каролина состроили пренебрежительные гримаски: отсутствия умственных способностей они не стыдились, в будущем рассчитывали полагаться только на свою привлекательность.

Далее урок продолжался, как обычно. Делая паузу, чтобы ученицы успели расчертить в тетрадях линейки, я вдруг случайно заметил, что парта в самом дальнем ряду, которая обычно пустовала, вновь занята новой ученицей, мадемуазель Анри, которую так настойчиво рекомендовала мне директриса. В тот день на мне были очки, поэтому я сразу же хорошо разглядел новенькую, и увиденное меня ничем не заинтересовало. Мадемуазель Анри была молода, но если бы мне понадобилось точно назвать ее возраст, я не знал бы, что ответить: ее тонкая фигурка могла бы принадлежать семнадцатилетней девушке, а серьезное, озабоченное лицо – особе более зрелых лет. Как и остальные ученицы, она была в темном шерстяном платье с белым воротничком, но отличалась от остальных более угловатыми, неправильными, однако выразительными чертами лица. Форма ее головы тоже обращала на себя внимание более развитым верхом. С первого же взгляда я понял, что она не бельгийка: от местных жительниц она отличалась цветом и очертаниями лица, сложением, явно принадлежащими представительницам другого народа, неспособного похвалиться полнотой тела и полнокровием, менее живого, земного, бездумного. Первый раз я заметил ее, когда она сидела неподвижно, подпирая ладонью подбородок, и эту позу она сохраняла, пока не начался урок. Никто из бельгиек был не в состоянии так долго оставаться в одной позе, особенно задумчивой. Отметив ее внешность, отличавшуюся от типично фламандской, я не мог сказать о ней ничего определенного: ни воспеть ее красоту, ибо красивой она не была, ни посочувствовать дурноте, так как она не принадлежала и к числу дурнушек; очертания отягощенного думами лба и столь же озабоченные линии губ на миг вызвали у меня чувство, близкое к удивлению, но любой другой, менее эксцентричный наблюдатель эти черты наверняка бы не заметил.