Сахиб Джамал - Черные розы

— Сын мой, мы с твоим отцом вырастили тебя… — продолжала Биби с самообладанием отчаяния. — Дали тебе все, что было в наших силах. Недаром многие говорят теперь не без зависти: «Сын Биби не из костей и мяса, а из металла!» Почему же ты трусишь? Испугался глупых проповедей Башира или подлых и злых людей? Разве ты забыл, что на твоей ответственности теперь Амаль?..

Надир встрепенулся.

— Чего же мы стоим?.. — заволновался он. — Идем скорее к ней.

Амаль сидела на корточках у порога своей лачуги, как будто пристально всматриваясь в даль. Заслышав шаги, девушка тревожно поднялась с земли.

— Кто там? — Голос ее дрогнул, как натянутая струна.

— Это я, доченька, — поспешно ответила Биби.

— А Надир?

— Со мной!

Забыв о шариате, пересудах и злых языках, Амаль бросилась ему навстречу. «Как ты долго не приходил, мой любимый!» — хотелось сказать ей, но она сдержала себя, молча повернулась и, опустив голову, провела их в лачугу.

— Я поставлю чай, — проговорила она и хотела выйти, но Биби запротестовала:

— Нет, нет… Я сделаю это сама. А Надир пусть расскажет тебе…

— Ах, как жаль, что нет здесь отца! — вздохнула Амаль. — Он хотел послушать Надира. — И, улыбнувшись, добавила: — А знаете, что он сегодня сказал мне: «Амаль, ты долго стояла у дверей судьбы, как нищий у мечети, и ждала ее милости, и вот теперь она раздобрилась!»

— Слава аллаху, что светлеет его разум! Может быть, все обойдется хорошо, и он даст согласие отправить тебя в Кабул. — Сказав это, Биби вышла во двор готовить чай.

Она развела огонь, поставила чайник на очаг и, не отрывая глаз от пламени, предалась горестным размышлениям. Мысли унесли ее в ту долину за Джалалабадом, где покоился прах ее мужа Дин-Мухаммеда. Женщина слушала тихую песнь чайника, и от горьких дум, как от ядовитого дыма, из глаз ее текли слезы.

Подобно кошке, тихо, крадучись, мимо нее проскользнула Гюльшан. Она остановилась у входа в лачугу и, прильнув к стене, чтобы быть незамеченной, ловила каждое слово.

— Спасибо тебе, дорогой мой, — доносился до нее голос Амаль. — Я знаю, что любовь приносит тебе только горе и страдание. Из-за этого ты стал посмешищем у людей, лишился ночлега и хлеба. Я сегодня скажу отцу: «Или благослови нас, или пусть Азраил возьмет мою душу. Не хочу больше таиться от людей». Не знаю, что принесет мне завтрашний день… Увидят ли мои глаза свет, как тебе обещали в Кабуле… Но наперекор всем злым духам я готова перенести любую боль, только б увидеть тебя, твои глаза, улыбку, лицо!.. Пусть приедут врачи и возьмут меня в больницу. Я согласна!

Гюльшан услышала какой-то шум. Это Надир бросился к Амаль.

— Амаль! Я сделаю все для тебя!..

Петля ревности сдавила горло Гюльшан: «О аллах!.. Он обнимает ее!..» Но она пересилила себя и осталась неподвижной. Затаив дыхание и не спуская глаз с Биби, склонившейся над огнем, дочь Азиз-хана продолжала вслушиваться в разговор.

— Пойду, Надир, туда, куда поведут меня твои ясные, видящие глаза: в Кабул, в горы, долины. Все равно. Не побоюсь ни неба, ни муллы Башира! Пусть знают все — я твоя!

Последние слова она произнесла так громко, что Биби встревожилась. Она вскочила, чтобы броситься к своим детям, и вдруг замерла на месте: перед ней стояла Гюльшан. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Горящие глаза дочери хана ей сказали: «Запомни, когда-нибудь твой сын почувствует острый нож моей мести. Не жить ему на белом свете, не жить!»

— Я хотела навестить Амаль, — с виноватой улыбкой шепнули ее губы. — Но… — И, не вступая в разговор, Гюльшан стремительно бросилась со двора. «Ну нет, я не допущу тебя до врачей! — яростно бушевало у нее в груди. — Ты останешься здесь навсегда и будешь такой же несчастной и беспомощной, как и сейчас. Дальше этой лачуги ты никуда не уйдешь, и глаза твои не увидят его никогда!.. Вы еще не знаете, на что способна дочь Азиз-хана!..»

Биби тревожным взглядом проводила Гюльшан: «Как бы это необузданное существо не натворило бед!» И с этими мыслями вошла в лачугу.

Амаль, прижавшись к груди Надира, плакала счастливыми слезами.

Сердце матери зашлось от счастья. Зеленая веточка, которую сорвал ее сын из сада жизни, стыдливая, робкая Амаль была такой же чистой, как и ее Надир.

Заметив мать, Надир тихонько освободил девушку из своих объятий и, опустив голову, скрыл свое пылающее лицо. Мать повернулась на шорох у порога и увидела Саида.

— Ия, рабби! — раздалось его изумленное, гневное восклицание.