Валентина Немова - Святая святых женщины

— Но больше всего через тебя, что не хотят к себе пускать. Грозился Родька, что выгонит, если перешагнешь через этот порог. Знаю, приехала бы и зимой, но не едешь: боишься. Да и где жить?

Выслушав мамины жалобы, я спросила у нее, надеясь получить положительный ответ:

— Так ты согласна разъехаться со своими мучителями по решению суда? По-другому, к сожалению, не получится.

Она долго молчала, нахмурившись и поджав губы. Затем изрекла непреклонно:

— На своих заявлять нельзя. Своим прощать надо.

Мне больше нечего было ей предложить… И она ничем не могла мне помочь…

Все лето я прожила в саду. Ночевала, пока было жарко, на веранде. Когда стало прохладно, перебралась в домик, в свое благоустроенное гнездышко. Время от времени, среди дня, чтобы в домике было потеплее, протапливала печь, не отходя от нее ни на шаг. Надо признаться: спала я неспокойно. Нагнал Бродька страху на меня. Когда стали падать, созревая, яблоки с деревьев, что стоят рядом с домиком, и ударяться о его крышу, просыпалась за ночь много раз.

С мамой, как и в прошлом году, встречались мы (на диво всем соседям Юдиных) во дворе. Даже тогда, когда ни Лиды, ни Бродьки дома не было, в квартиру я не входила, чтобы старушку не подводить. Остановлюсь под балконом, крикну. Она выглянет, помашет мне платочком. Я поднимусь по лестнице, возьму ее под руку, и мы спускаемся вниз, соблюдая осторожность.

Чаще всего, ожидая меня, сидела она на балконе, под березкой, которая была посажена прежними хозяевами квартиры и теперь разрослась и давала тень. Расположившись на "своей" лавочке, мы подолгу беседовали. Ни с кем из подруг не было мне так приятно поговорить, как с мамой. Теперь у меня от нее (не то, что в молодые годы) никаких секретов не было. Я ей рассказывала абсолютно обо всем, что со мною происходило. И тогда, когда я жила в Летнем, и тогда, когда гостила у Майи, и когда обитала у себя в Зимнем. Выслушав меня, старушка давала оценку моему поведению, отзывалась и о тех, с кем приходилось мне иметь дело, подсказывала, с кем стоит якшаться, а с кем нет. Образование у мамы было начальное, но в жизни разбиралась она (в "сортах людей") гораздо лучше, чем я.

Ей очень нравилось рассказывать мне о своем прошлом. Эти ее рассказы я продолжала записывать. Мне было немного жаль, что со временем речь ее изменилась: стала более грамотной, литературной. (Она же постоянно слушала радио, и это сказывалось). Еще Пушкин признавался: " Я русской речи не люблю без грамматической ошибки". Очень не хватало мне сейчас этих ее стилистических неточностей, которые она допускала в разговоре со мной двадцать лет назад. Но с этим уже ничего нельзя было поделать…

***

Смирившись в начале лета с тем, что нам с мамой общаться было разрешено лишь вне дома, под конец мы раскаялись, что не восстали против этого беззакония. И решили: уже следующим летом не дадим себя в обиду, затеем новый обмен, пускай через суд. Договорились подать заявление сразу, как только я приеду в Летний. Перед отъездом я побывала у нотариуса. Он сказал мне то же самое, что и юрист в Зимнем.

Если бы мама пожила еще немного, хотя бы с год, нам удалось бы вернуть часть ее жилплощади, которую она потеряла, съехавшись с Юдиными. Уже наступили бы новые времена. Заведены были бы новые порядки, согласно которым я смогла бы, приватизировав свою квартиру в Зимнем, запереть ее, уехать в Летний и жить с мамой хоть круглый год безвыездно. Это было бы просто замечательно. Но мама до этого времени не дожила…

Лишь за неделю до моего отъезда, когда у меня уже был куплен билет на самолет, Родион разрешил мне пожить у них, в маминой комнате. Но не от доброты своей сделал он нам с мамой эту уступку, а, как всегда, со страху.

Маму посетил участковый врач, и она пожаловалась ему, что у нее, кроме всего прочего, почему-то стали болеть глаза. Доктор-терапевт мало понимал в глазных болезнях, но сказал, что "похоже на катаракту", и порекомендовал показаться специалисту.

Тогда-то Юдины и переполошились: а вдруг старуха ослепнет? Кто же тогда будет возиться с нею, незрячей? Они ведь оба работают. И увольняться ни тому, ни другому не резон. После долгих размышлений пришли они к выводу: придется не работающей нигде Юльке это дело поручить и терпеть ее в своем доме какое-то время не только летом, но и зимой…

Даже в медсанчасть больную сводить на прием к окулисту сами они не пожелали, предложив мне подменить их. Я, естественно, отказываться не стала. Но попасть к глазному было далеко не просто. В регистратуре мне сказали, что врач принимает строго по талончикам, которые выдаются только в день приема, с 8 часов утра, а очередь за ними занимают с шести.