Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

«Неужели, – подумала Клодетт, – во всем доме нет ни крошки еды? Как такое может быть?» Она извлекла из буфета коробку мюсли, взглянула на картинку упаковки, где розовощекий здоровяк радостно взирал на фарфоровую пиалу, и убрала коробку на место. Потом достала батон. Положила на стол. Открыла холодильник, обнаружив там чахлую морковку, кусок заплесневелого сыра, прокисшее молоко. Почему же ничего нет? Ничего, что захотелось бы съесть?

Открыв очередной ящик, она увидела там набор подставок для кукурузных початков, в основном сломанных, и, пытаясь задвинуть его обратно, осознала, что ящик застрял. Она нажала на него бедром, но что-то в конце ящика не позволяло закрыть его. Она дернула ручку на себя, но теперь ящик отказывался и открываться, поэтому ей пришлось просунуть внутрь руку, чтобы устранить помеху. Под руку ей попалась твердая, почти квадратная упаковка с обрезанным краем, на ощупь холодная. Что это может быть? Клодетт дотянулась до упаковки только кончиками пальцев, и ей никак не удавалось ухватить ее.

– Будь оно проклято! – пробурчала она, пытаясь подтянуть к себе застрявшую штуковину. – Вот уж доберусь я до тебя.

Заметив непостижимо заинтересованный взгляд старой рыжей кошки, сидевшей на выдвижной доске буфета, Клодетт изогнулась и, умудрившись протиснуть локоть в ящик, в итоге захватила пальцами упаковку. Ура, она в ее руке. Клодетт торжествующе улыбнулась кошке, которая медленно и невозмутимо прищурила глаза. С трудом удалось вытащить руку из ящика. Полная победа.

Клодетт посмотрела на извлеченный пакет. Она обозрела его со всех сторон.

Забытый, ополовиненный пакет итальянского кофе. Вполне невинный сам по себе, в глазах Клодетт – в это злосчастное утро – он выглядел опасным, как цианид.

Она не собирается нюхать его, нет, даже не подумает. Она не настолько глупа, чтобы позволить себе такую попытку. Даже слабого духа этих темных, обжаренных и ароматных зерен – не говоря уж о картинах того, как он прогревал их, обычно старательно, с любовью, каждое утро на этой кухне все годы здешней жизни, и того, как он стоял здесь и, дожидаясь, пока кофе заварится, поглядывал в окно, в халате, накинутом поверх пижамы, с ребенком, обычно восседавшим на его плечах или зажатым под мышкой, – было бы достаточно, чтобы лишить ее остатков самообладания. Она не собиралась ничего пробовать. Безусловно, нет.

Чуть позже она, разумеется, попробовала все. Она сняла зажим, раздвинула края красного с серебром пакета, поднесла к лицу и долго вдыхала.

Выждав несколько минут, кошка волнообразным способом спустилась с буфета и направилась к хозяйке дома, которая, как заметила кошка, необъяснимо плюхнулась на пол, закрыв руками лицо. Кошка упорно терлась головой об ее ноги, ожидая отклика. Не дождалась. Женщина продолжала недвижимо сидеть. Кошка протиснулась в щель между лодыжками. Просто удивительно, когда же эта женщина наконец встанет, почему она так странно ведет себя и когда же она наконец вспомнит, что кошка еще не завтракала.

Дэниел достал два гомеопатических шарика. Он понятия не имел, каково их назначение. Натуральная, видимо, бумажная этикетка так потерлась и выцвела, что невозможно прочесть даже название медикамента.

Неужели ты действительно назвал это медикаментом? Нет ли для этого более подходящего названия? Он уверен, что есть. Лекарство? Нет. Есть еще какое-то нарочито загадочное название.

Эти таблеточки – он вспомнил, что их следовало называть «пилюльками», хотя и считал такое слово весьма неблагозвучным заимствованием из французского языка, – очень маленькие и сладкие. Он погонял их по языку, пока они не растворились, превратившись в магический сладкий порошок. Неудивительно, что дети всегда с удовольствием соглашались их принимать.

Он достал еще две штучки. Поднес пузырек к свету. Множество мелких, идеально круглых и одинаковых шариков. Теперь он разглядел и название на этикетке «Игнация» [96] Гомеопатический препарат с вытяжкой из семян игнации, применяется для снятия стрессовых состояний. – написанное выцветшими полустертыми чернилами, и внезапно вспомнил, как Клодетт дала их ему, когда уходила из этой самой квартиры, после того как привезла его обратно с похорон Фебы. Они жили раздельно уже около года, но, услышав о трагедии, она отправила детей к Лукасу и приехала к нему в Лондон, доставила его в аэропорт, держала за руку в полете, отвезла на похороны, потом забрала, следила, как он пил в отеле в тот вечер, довела до номера, мягко развела его руки, когда он неловко попытался обнять ее, а потом доставила обратно в Лондон. Он вспомнил, как она вложила пузырек в его протянутую ладонь, здесь в этой самой комнате, и удалилась, а он тянул руку вовсе не за шарлатанскими гомеопатическими лекарствами, но именно их она дала ему. «Игнация». Она еще имела наглость добавить: