Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

Что же произойдет в будущем, в математическом раскладе жизни, размышляла она, неловко пытаясь очередной спичкой разжечь огонь, когда разъедутся Марита и Кэлвин? Они вырастут и уедут, и что же будет тогда? Неужели она так и будет жить затворницей в этой безлюдной долине? Дети, конечно, будут навещать ее, но как же она сумеет выжить здесь в одиночку?

Издав раздраженный возглас, Клодетт отшвырнула спички. Она пинком захлопнула дверцу топки – зачем вообще разжигать ее? – и протопала на кухню.

Она бесцельно, наобум, открывала и закрывала ящики буфета. «Хватит психовать. Что особенного с тобой случилось? Ну осталась ты в доме одна. Это же не конец света – почему бы тебе просто спокойно не насладиться одиночеством?»

Клодетт сняла крышку с чайника, подошла к раковине, но оставила его там, так и не набрав воды.

Умываясь в ванной, Дэниел старался не смотреть в зеркало. Ему уже давно не хотелось видеть свое отражение. Даже в лучшие времена он считал, что зеркала незаслуженно переоценены.

Лишь открыв дверцу шкафа над раковиной, он поднял глаза. Его пальцы блуждали по полкам, перебирая содержимое. Мыло, шампуни, бритва, медикаменты – часть куплена без рецепта, часть по рецепту, – дезодорант, жидкость для полоскания рта, и в самой глубине он обнаружил бутылочку янтарного цвета. Взяв в руки пузырек, он задумчиво рассмотрел его. Внутри какие-то гомеопатические шарики, и он понятия не имел, как они попали в шкафчик, поскольку самому ему и в голову не пришло бы выбрасывать деньги на такую чепуху. Должно быть, стоит тут еще со времен Клодетт. Надо будет прибрать на полках в ближайшие дни и выкинуть все ненужное: разве не достаточно часто он говорил ей, что гомеопатия не что иное, как постыдное шарлатанство? Хотя она, разумеется, вряд ли прислушивалась к его словам.

Дэниел выдавил из покрытой фольгой упаковки две таблетки обезболивающего и закрыл шкафчик. На мгновение в зеркальной дверце мелькнуло смутное отражение седого, бледного огра с хилой бородкой, однако он успел вовремя зажмуриться. Какого черта этот монстр делает в его ванной комнате и когда этот тип наконец уберется?

Не открывая глаз, он нащупал кран и включил воду. Закинул таблетки подальше в рот и наклонился, чтобы запить их водой из-под крана. При этом получил болезненный удар по губам и зубам, столкнувшись с ледяным металлом.

Помещение огласилось его яростно-обиженным мычанием.

Вытерев рот рукавом, Дэниел потащился по коридору в гостиную. Осторожно опустился на диван. С головной болью надо обращаться мягко, в особом щадящем режиме. Резкие движения недопустимы, так же как громкий шум или даже голос. Боль, зародившаяся в области мозжечка, уже запустила щупальца в голову и сжала виски.

Он перевел взгляд на окно, за которым торчали оголенные ветки кустов общественного садика этого многоэтажного здания, ему видны и ряды таких же, как у него, окон, этаж за этажом поднимающихся друг над другом. Это обстоятельство весьма неприятно поразило его, когда он переехал сюда, – скученность, недостаток простора в жилых комплексах, духота, ощущение того, что, где бы ты ни был, что бы ни делал, кто-то следит за тобой невозмутимым, отчужденным взглядом. А он-то уроженец Нью-Йорка! Он ругал себя за столь неуместную и своеобразную клаустрофобию, за потерю вкуса к городской жизни. Годы жизни в дикой глуши Донегола развратили его, погубили, ограбили, вероятно, далеко не в одном жизненном плане.

Взгляд упал на стену с фотографиями Фебы. Он собрал и упорядочил их, постаравшись найти хотя бы по одному снимку каждого года ее жизни, а это было нелегко, учитывая, что он не видел ее с шести до шестнадцати лет, и как раз потерянное десятилетие терзало его, бесило и мучило, особенно по ночам.

Глядя на собранную коллекцию, он заметил, что слегка покосился на снимок восьмилетней Фебы, подаренный ему Найлом.

Дэниел поднялся с дивана, пересек комнату, снял фотографию со стены и, отрезав новую полоску скотча, ровно приклеил снимок на положенное место, между семилетней малышкой, с еще беззубой улыбкой и слишком короткой челкой, и девятилетней девочкой, которая, стоя на заднем дворе, с серьезным видом держит усмиренного кролика.

Он вернулся к дивану, сел. Позволил себе мимолетную мысль: «Моя дочь мертва». Ему пришлось заблокировать образы аптек, подростков в масках, всех возможных ран и повреждений, и его ангельского ребенка, распростертого на полу. Ему нельзя думать ни о чем подобном. Сосредоточенно отгоняя все мысленные представления о смерти Фебы, он осознал какое-то странное давление сбоку и, сунув руку в карман, вытащил пузырек с гомеопатическими шариками. Он не помнил, как положил его в карман, но, должно быть, положил. Как иначе он мог попасть туда?