Мор Йокаи - Венгерский набоб

Почтенный Болтаи, оправясь немного от изумления за время этой речи, подошел вместо ответа к конторке, поискал в ней что-то и принялся быстро-быстро строчить.

"Образцы подыскивает, счет составляет", - думал Абеллино, озираясь между тем и соображая: сколько комнат может быть у филистера и в которую он райскую птичку засадил? И слышала ли она, что он тут нарассказал?

Мастер управился наконец со своим писаньем и поисками, жестом подозвал Карпати и из пачки сотенных отсчитал для него шесть. К ним прибавил он четыре форинта мелкой серебряной монетой и тридцать крейцеров медью.

- Будьте любезны проверить: раз, два, три, четыре, пять, шестьсот и еще четыре форинта тридцать крейцеров, - сказал он, пальцем дотрагиваясь до каждой кучки.

Какого шута лезет еще этот филистер со своими грязными грошами?

- Правильно? Потрудитесь присесть теперь и подписать эту вот квитанцию.

И он подал нашему шевалье составленную уже расписку в том, что данную взаймы девице Фанни Майер сумму в шестьсот форинтов с процентами в размере четырех форинтов тридцати крейцеров нижеподписавшийся такого-то числа сполна получил.

Абеллино был поражен безмерно. Как, тупоумные, толсторожие эти филистеры все его планы видят насквозь?.. К этому он совсем не был приготовлен. В таких случаях самое лучшее - оскорбленное достоинство разыграть.

И он молча, с барственным пренебрежением смерил мебельщика взглядом, стеганул в воздухе хлыстом, словно бы в знак того, что не желает с этим пентюхом разговаривать, повернулся и хотел идти.

В передней наступила в эту минуту глубокая тишина. Женщины в боковой комнате с трепетом, с сердечным замиранием внимали этому насыщенному грозовым душевным электричеством затишью.

Видя, что денди намерен удалиться, Болтаи еще раз повторил глухим от подавляемого волнения голосом:

- Сударь, возьмите деньги, подпишите квитанцию. Иначе пожалеете, уверяю вас.

Карпати отвернулся с презрением и вышел, хлопнув дверью. Только в карете уже подумалось ему: почему не дал он затрещину этому грубияну? Спасибо еще должен сказать за эту его забывчивость.

Но от ремесленника-то, простого столяра с грубыми ручищами кто бы мог подобного самообладания ожидать? Натура необузданная, сангвиническая - и достойно так, не вспыхнув, не вспылив, дал почувствовать свою неприязнь растерянному кавалеру!

Рассказать об этой сцене приятелям Абеллино не решился. Какую версию ни преподнеси, при любой ремесленник выглядит победителем, это он слишком хорошо сознавал.

Но тем дело еще не кончилось.

Болтаи деньги не стал рассовывать обратно по ящикам, а взял и отнес в "Пресбургер цайгунг" [Пресбург - немецкое наименование Пожони], к достойному ее редактору, и вышеозначенная газета поместила на другой день на своих страницах следующее объявление:

"Шестьсот четыре форинта и тридцать крейцеров поступило от местного жителя, отца семейства, на больницу для лиц мещанского сословия, каковой суммой изволил одарить приемную дочь жертвователя его благородие Бела Карпати, она же почла разумным обратить ее на более угодные богу цели".

История нашей общественной жизни не запомнит такого афронта.

Случай наделал шума, ведь названное имя в свете прекрасно было известно. Кто потешался над странным объявлением, кто ужасался. Несколько остроумцев из-за зеленого стола в собрании принялись превозносить Абеллино за участие к страждущему человечеству; юные титаны ярились и бесновались, твердя, что подобных обид не прощают. Абеллино целый день рыскал по городу, ища, кого вызвать на дуэль; наконец цветом элегантной молодежи на совете у девиц Майер было решено направить вызов самому главе семейства.

Как? Почтенному Болтаи? Мастеру-мебельщику? Более чем странно.

А не примет если? Тогда оскорблять его на каждом шагу, пока из Пожони не удерет.

Но чего же они добьются этим?

Того, что филистер _струсит_. Раскается, уймется, хвост подожмет. А что может быть лучше недруга раскаянного, присмиревшего: ведь он постарается искупить содеянное. И тогда... тогда фея, которую стерег побежденный дракон, станет легкой добычей.

Сама жизнь давала право на подобные предположенья. Сколько, бывало, раз не устающий донимать противника задира не только прекращал нападки, стоило припугнуть его хорошенько, но даже в тишайшего, нежнейшего друга обращался.

А сомнения в том, приличествует ли магнату драться с ремесленником, который может быть, даже не дворянин, а если и дворянин, так всякого решпекта лишился, взявшись за простую работу, решив жить своим трудом, такие сомненья, повторяем, вовсе не шли в расчет. Известно ведь, как робкие эти филистеры в лице меняются, доведись им на крестный ход в день тела Христова из собственного ружья в воздух выпалить, а уж вызова на дуэль филистер и подавно не примет, - он объяснения предпочтет представить, то есть извиниться, да спрыснуть мировую. И тут-то маленькая наша затворница, как Геба, вином наполнит кубки, а любовью - сердца.