Мор Йокаи - Венгерский набоб

Пари, таким образом, банкира не обрадовало. Он почел нужным самолично посетить Карпати и высказать ему упрек, что, ввязавшись в опасную для жизни авантюру, он нарушил договор.

- Ба, - сказал Абеллино, - где же тут опасность для жизни, она от меня дальше, чем луна. Сначала еще пусть Рудольф женится на этой даме по афганскому закону; неужто вы думаете, это ему удастся? Ни на меня, ни на других богатых, щедрых, изящных кавалеров променять своего британского поэта сия своенравная особа не захотела; почему же она его для Рудольфа оставит, - для этого страдающего сплином, эксцентричного, как янки, чудака меланхолика? Мало вероятно, но предположим все-таки. Мыслимо ли, однако, чтобы человек в здравом уме покончил с собой с единственной целью выиграть пари? Капризничает просто Рудольф, за сенсацией гонится, а дойдет до дела - одумается. Но, даже допустив все это, совсем уж невозможно представить, чтобы и Шатакела покончила с собой лишь потому, что в Индии такой обычай. Это же абсурд психологический. Женщина, у которой было целых пятьдесят мужей; ведь сколько-то из них уже умерло.

- Да, но вы забываете, что она при их жизни с ними разошлась, религиозный долг уже утратил тем самым свое значение.

- Ах, да оставьте вы меня в покое с этим вашим крючкотворством!

И, засвистав, Абеллино поворотился к банкиру спиной.

Прекрасный ответ, коли впросак попал.

Индийская гостья со всем пылом души искала между тем неизвестного своего рыцаря. Пыл этот перешел сначала в гнев, потом в отчаяние: его нигде не было.

Целыми днями разъезжала она по Парижу, обедая в ресторанах, обходя самых посещаемых публикой мороженщиков, а вечером - театры, где в бинокль изучала все мужские лица; но тщетно! Его найти не удавалось. Да и отыщешь разве в безбрежном людском море, кого пришлось увидеть только раз? Исчез, канул бесследно. Кто же это мог быть? И зачем ему скрываться? Может, он вообще не показывается никому? Ведь даже толков о нем не слышно никаких. Так близко от пего стояла, руку держала в руке, так безраздумно отдалась под его защиту - и даже словечко забыла сказать, просто спросить: "Как вас зовут? Когда я вас еще увижу?" Хоть на эти вопросы обладать ответом кажется теперь величайшим счастьем.

Ночи напролет не смыкает она глаз. Старая Хюрмала, еще ее кормилица, по-своему, по индусски, ворожит ей, гадая, кто этот юноша, увидит ли она его.

На низенький столик ставит пузатый, длинногорлый сосуд из стекла, полный влаги, густой, но бесцветной. В узкое горлышко льет другую прозрачную, золотистую жидкость, и сосуд тотчас туманится внутри, будто набухая облаками, которые, клубясь, опускаются вниз, все сгущаясь, темнея. Как осядут, внутренность сосуда чудесным образом оживает, словно фигурки, тени проступают, колеблясь, тесня и сменяя друг друга. То знакомые лица, то очертания домов, городских улиц мнятся разгоряченному воображению. Постепенно темные клубы проскваживаются будто радугой. Росная зелень лугов и алый румянец зорь трепещут, мерцают в них; фигуры волшебным отблеском озаряются изнутри. Наконец игра туманных картин замедляется, очертания смываются, радужные краски блекнут, чудесное коловращение опадает, и одна тусклая, безжизненно серая мгла заволакивает все.

Старуха дуэнья, чье лицо, не избороздив, лишь выдубило благосклонное время, нижет, плетет усердно связные истории из смутных образов, наплывающих хаотически друг на друга; объясняет своей госпоже, где сейчас юный незнакомец и что с ним. Вот гуляет по цветущим лугам, идет куда-то, кругом ало и зелено все. Вот ушел, и все траурно-синим, лиловым стало. А там что за коричневые пятна позади? Убийцы наемные это - выслеживают его, подстерегают. Но рощи, леса укрывают молодого человека, густо-зеленая листва смыкается над ним, прячет ото всех. А вон там, дальше, - фигурка какая-то бледно-желтая проглядывает, проступает сквозь туманные картины, будто ищет кого. Но встретиться, нет, не может. Личики младенческие понизу, змеи летучие поверху сопровождают фигурку: счастье и клевета. Вот обе почти уже рядом: желтая замирает, личики розами расцветают и обвивают ее, змеи голубками вспархивают над ними. Кружатся фигурки, ах, как быстро! Встретятся сейчас. Встретились, слились воедино, - о, диво дивное! Весь волшебный сосуд разом вспыхнул дрожащим розовым пламенем. Госпожа, кого ждешь, придет за тобой, полюбит тебя! Фигурки долу клонятся, тускнеют, расплываются. И ты полюбишь, и ты - его одного, уже навсегда.

Сладостные сны снились той ночью Шатакеле, хотя, пробудясь, убедилась она, что чашки с эликсиром не трогала. Не оттого, значит, ее сны.