Мор Йокаи - Венгерский набоб

Ему тут же подвинули стул, усадили.

- Победа полная; я даже большего, чем клуб хотел, добился; только потише, господа! Все расскажу, но с условием: не перебивать! Вам известно уже, как решительно стоял на своем этот упрямец Дебуре, директор Оперы: отдать, несмотря на наши требования, роль Зельмиры все-таки Мэнвилль, а не Каталани.

- Это не та Мэнвилль, - вмешался Иштван, - которую несколько лет так восторженно принимали в Санкт-Петербурге, Венеции и здесь, в Париже?

- Ну вот, уже и перебивают! - вскипел Абеллино.

- Прости, но меня фамилия поразила, ведь эта женщина - наша соотечественница... Из Венгрии.

- Именно! - Это было сказано тоном, словно подразумевавшим: "Так что же тут тогда замечательного, если - из Венгрии?" - Ну вот, - продолжал Абеллино, - директор ни в какую, разговаривать даже об этом отказался. И тут на помощь мне пришел старый мой покровитель, случай - в обличье пуделя.

Общий смех.

- Я повторяю: в обличье пуделя. Вы слышали, господа, про последнюю модную пьесу, которая Шекспира и Гюго затмила: "Обри, или Благородный пес"? Сюжет простой: убивают одного благородного рыцаря, но верный его пес обличает убийцу. Тогда король вызывает обвиненного на ордалию [ордалия суд божий, поединок для оправданья (лат.)]: пусть явится и вступит в поединок с пуделем-отмстителем, который и в самом деле побеждает. Какой-то гений состряпал сентиментальную драму из этой истории, и главный герой ее - пудель, господин Филакс. Господин этот уже пол-Европы объехал, везде одни триумфы, сплошные восторги. Букеты дождем сыпались к его лапам (а в карманы хозяина - талеры и луидоры), тщетно взывали пииты и писаки: стыд, мол, и срам, поэзия обесчещена, искусство опозорено! Господин Филакс продолжал себе свое турне и несколько недель назад благополучно вернулся в Париж, где тоже произвел фурор необыкновенный. Сначала, положим, и побаивались его выпустить, так как актеры пригрозили немедля уйти из театра, где собаку к артисту приравняли и цветы, рукоплескания на тявканье да прыжки неразумного животного будут расточать вместо безупречной дикции, выразительной мимики, прекрасного голоса и благородных чувств, кои вознаграждались до сих пор.

- А он неплохо говорит, - шепнул Иштван Рудольфу.

- Не беспокойся, сейчас испортит все.

- Нашелся, однако же, театр, Люксембургский, чей директор не стал женироваться, отважился взять собаку на время, без контракта пока, поставив прием в труппу в зависимость от успеха или неуспеха. Театрик этот - жалкий сарай, туда одни матросы, школяры да портовые грузчики раньше ходили, не всякая даже лоретка рискнула бы там показаться; а в тот вечер изысканнейшая публика заполнила его. В пропахших водкой и луком ложах прославленные светские модницы, а пуделя буквально засыпали цветами. С того дня театры просто из рук друг у дружки рвут пресловутого четвероногого артиста. Нынче тявкает он в Гаете, завтра - в Водевиле, послезавтра - в Варьете. Так пудель все парижские сцены обошел, а два самые гордые театра, Французский и Королевская музыкальная академия, без публики остались. Весь свет с ног сбился, господина Филакса балуя: уж и в ложи его тащат, и по головке гладят, и нежные слова на ушко говорят, - а где дамы, там ведь и кавалеры! Одним словом, педантичным этим театрам совсем плохо пришлось; хоть перед пустыми креслами играй! Что "Сида" давай, "Эрмиону" [опера Россини (на сюжет "Андромахи" Расина)] или "Тартюфа", что "Ченерентолу", "Gazza ladra" ["Ченерентола", "Gazza ladra" ("Сорока-воровка", итал.) - оперы Россини], "Альсидора" там или "Нурмахала" - все равно: пустой зал, да и только. Уж до чего директора разозлились на публику, влюбившуюся в этого песика...

- Но нам-то зачем вы все это рассказываете, мосье? - раздался нетерпеливый возглас.

- Господа, прошу абсолютного доверия, или слова больше не скажу, возразил оскорбленный Абеллино.

Доверие было вотировано.

- Тогда отправляюсь я к мосье Дебуре и, зная, как зол он на собаку, до того, что, приведись ему убийцу сыграть в "Обри", сам бы ее раньше укусил, чем она его, - предлагаю: хотите, положу этому собачьему сезону конец, излечу публику от знойной страсти, - чем вы меня отблагодарите? "Всем, чем пожелаете", - отвечает этот славный человек. "Хорошо, говорю, попрошу тогда о двух вещах. Роль Зельмиры поручить Каталани - это во-первых". Он обещал.

Юные титаны чуть не задушили Абеллино в объятиях.

- "Второе же - на следующий вечер после "Зельмиры" дать "Итальянку в Алжире" [опера Россини], заигранную эту, вышедшую из моды оперу, и в ней выпустить Мэнвилль".