Мор Йокаи - Венгерский набоб

На сем кончаю я земные свои дела.

Больше нет у меня родичей, о ком надлежало бы позаботиться.

А друзей нетрудно сосчитать, друзей у меня - по заслугам, не по прозванью - только трое. Первый - Рудольф. Ему я сына вверяю. Второй Мишка Киш; он тоже добра мне желал, любил, в беде никогда не покидал. Ему я завещаю любимого своего коня и любимых борзых. Знаю, лучшего хозяина для них и лучшей памяти по себе не оставлю. Третий добрый мой друг - Петер Варга, управляющий...

- Ах, сударь... - пробормотал другой старик плохо повинующимся языком.

- На него престарелого Пала, гайдука моего, оставляю и скомороха Выдру и лапайский хутор отдаю ему, купленный мной, пусть живет там да поживает с двумя моими верными слугами. За всеми служащими, что именьями моими управляют, место сохранить, а ежели отпустить кого придется по увечью или непригодности какой, то и тогда жалованья не лишать... Что еще остается из отчуждаемого имущества, то душеприказчик и исполнитель настоящей моей последней воли граф Рудольф Сент-Ирмаи по собственному здравому рассужденью пусть обратит на учреждения, кои способствовать могут возвышению нашего отечества. Желаю - и молю о том господа - земле сей, где прах отцов моих покоится и куда сам я сойду, вечного счастья и процветания, дабы народ, к коему принадлежу высшим произволением, трудами более лучших и разумных поколений достойное место занял среди прочих просвещенных наций и имя "мадьяр" уважаемо стало чужестранцами. Я же, рожденный в глухую пору, ничем боле не пригожусь этой новой, счастливой, благородной и мыслящей эпохе. Я только место могу освободить... А теперь, дух свой препоручая господу, тело же земле, спокойно буду ждать своего часа, с верой уповая на скорое его приближение.

И последние слова записаны были. Стряпчий прочел завещание, и вслед за Яношем Карпати присутствующие его подписали. Затем, скрепленное печатью, оно в ту же ночь составлено было и во втором экземпляре, врученном Рудольфу как губернатору.

Карпати между тем попросил святого отца позвать причетника.

Тот вошел и поставил на круглый столик черного дерева золотую чашу с вином и золотую тарелочку с ломтиком хлеба. Это были кровь и тело Христовы, даваемые умирающим при последнем причастии.

Священник подошел к столику с вином и хлебом. Карпати с христианским смирением приблизился к святым дарам, остальные безмолвно встали вокруг.

Священник преломил хлеб.

- Вкуси от тела господня, и благодать его да пребудет с тобой! - И подал чашу: - Кровь его да смоет прегрешения твои!

Янош перекрестился благоговейно после простого этого обряда и обратился спокойно, умиротворенно к святому отцу:

- Вскоре воочию узрю небесную нашу отчизну. И если услышите, что я болен, не молитесь во храме за мое выздоровление, помолитесь лучше за жизнь новую. А теперь к сыну пойдемте.

К сыну! Сколько чувства, трепетного волнения в этом слове.

Все, кто был, последовали за ним и встали вокруг колыбельки; ребенок серьезно, как равный, оглядел молчаливые мужские лица. Отец вынул его из колыбели и взял на руки. Мальчик не спускал с него больших, умных глаз и после каждого нежного поцелуя снова протягивал ему губки.

Потом и остальные пошли передавать его с рук на руки; он каждого рассматривал с такой серьезностью, будто знал, что все это люди очень достойные. А у Рудольфа на руках начал прыгать и смеяться, размахивая ручонками и выкрикивая что-то, как обычно дети, развеселясь. Отчего уж, бог весть. Рудольф поцеловал его в лобик.

- Радуется как: будто знает, что отцом ему будешь...

Несколько часов спустя все общество село ужинать.

И всем бросилось в глаза, что Янош не ест ничего и не пьет.

Он сказал, что хочет воздержаться до завтрашнего дня от обыкновенной нищи после святых даров.

Но старый гайдук, обыкновенно ему прислуживавший, шепнул Рудольфу, что барин уже со вчерашнего вечера крошки в рот не брал.

30. А ТЕПЕРЬ ПОПРОЩАЕМСЯ

Все в доме давно улеглись, только Рудольф бодрствовал. В камине уютно потрескивали дрова, и он засиделся далеко за полночь, размышляя о прошлом и будущем. Нескромностью было бы пересказывать, что ему думалось. Бывают тайны, которые лучше в сердце хранить, в самом дальнем уголке.

После полуночи в доме поднялась суета, слуги взад-вперед бегали по коридорам. Рудольф, еще одетый, вышел на галерею и столкнулся со старым Палом.

- Что случилось? - спросил он.

Старый гайдук хотел ответить, но не мог разомкнуть дрожащих губ, скорбно искривленных просившимся наружу рыданием.