Уилла Кэсер - Моя Антония

Мы шли по саду, заросшему высоким мятликом, и Антония останавливалась то у одной, то у другой яблони и рассказывала мне историю каждой.

- Люблю их, будто они люди, - призналась она, поглаживая рукой кору. Когда мы сюда приехали, здесь ни одного деревца не было. Каждое посадили своими руками, а сколько поливать пришлось! После целого-то дня в поле! Антон - он ведь городской - частенько падал духом. Ну а я, как бы ни устала, все беспокоилась об этих яблоньках, особенно в засуху. Они у меня из головы не шли, как дети. Сколько раз бывало, муж уснет, а я тихонько встану, выйду из дома и начинаю поливать бедняжек. Зато теперь видишь, они уже дают плоды. Муж работал во Флориде в апельсиновых рощах и понимает в прививках. Ни у кого из соседей сады столько фруктов не приносят.

В глубине сада мы вышли к увитой виноградом беседке, в которой стоял расшатанный деревянный стол, а по бокам его - скамейки. Трое малышей уже поджидали нас здесь. Они робко покосились на меня и начали что-то говорить матери.

- Просят сказать, что учитель каждый год приводит сюда школьников на пикник. Эти-то еще не учатся, вот и думают, будто в школе что ни день, то пикник.

Когда я достаточно полюбовался беседкой, дети убежали на лужайку, густо поросшую васильками, и, присев на корточки, начали ползать среди цветов, измеряя что-то веревкой.

- Ян хочет похоронить здесь свою собаку, - объяснила Антония, пришлось разрешить. Он у меня вроде Нины Харлинг. Помнишь, как она горевала из-за каждой мелочи? У него тоже всякие причуды, совсем как у нее.

Мы сидели и смотрели на детей. Антония облокотилась на стол. В саду царил глубочайший покой. Нас окружала тройная ограда - сначала проволока, потом кусты колючей белой акации, затем тутовник - летом он преграждал доступ в сад горячим суховеям, зимой задерживал снег. Живые изгороди были так высоки, что с нашего места мы не видели ни крыши амбара, ни ветряной мельницы, только синее небо. Сквозь начавшие увядать виноградные листья в беседку глядело солнце. Сад, как налитая до краев чаша, был полон солнечного света и благоухал спелыми яблоками. Ярко-красные райские яблочки унизывали ветки, словно бусины; казалось, они покрыты нежным серебристым глянцем. Куры и утки, пробравшиеся в сад сквозь изгородь, клевали паданцы. У красавцев селезней, серых с розовым отливом, густые пышные перья на голове и шее постепенно переходили из радужно-зеленых в синие, совсем как у павлинов. Антония сказала, что они напоминают ей солдат, - такую форму она видела еще девочкой у себя на родине.

- А куропатки здесь еще водятся? - спросил я. И напомнил ей, как в последнее лето, перед тем как мы переселились в город, она ходила со мной на охоту.

- Ты ведь неплохо стреляла. Тони. Помнишь, как тебе всегда хотелось удрать со мной и с Чарли и поохотиться на уток?

- Помню, но теперь я на ружье и взглянуть боюсь.

Она взяла в руки одного из селезней и взъерошила его зеленый воротник.

- С тех пор как у меня дети, я никого не могу убить. Даже если надо свернуть шею какой-нибудь старой гусыне, у меня сердце заходится. Странно, правда, Джим?

- Как тебе сказать? Молодая королева Италии то же самое говорила одному моему другу. Раньше была страстная охотница, а теперь, так же как ты, только в мишень и может выстрелить.

- Значит, она хорошая мать! - горячо воскликнула Тони.

Она рассказала, как они с мужем приехали сюда, когда земля была еще дешевая и продавалась на выгодных условиях. Первые десять лет им тяжело достались. Муж ее мало смыслит в земледелии и часто впадал в уныние.

- Нам бы никогда не выдержать, если б я не была такой сильной. Но, слава тебе, господи, здоровье у меня крепкое; я помогала мужу в поле, пока не приходило время рожать. И дети мои всегда друг о друге заботились. Марта - ты ее еще малышкой видел - во всем мне помогала, она и Анну этому выучила. А теперь Марта уже замужем, у нее у самой ребеночек. Подумай только, Джим!

Да, я никогда не унывала. Антон у меня человек хороший, и детей я люблю, всегда верила, что из них вырастут стоящие люди. А жить могу только на ферме. Здесь мне не бывает тоскливо, как в городе. Помнишь, на меня там находила тоска, и я понять не могла, что со мной. Здесь такого не бывает. А когда не грустишь, никакая работа не страшна!

Она подперла рукой подбородок и устремила взгляд в глубь сада, где солнечный свет все сильней отливал золотом.

- Значит, зря ты переезжала в город? - сказал я, вопросительно глядя на нее.

Она живо обернулась: