Уилла Кэсер - Моя Антония

Наверно, я так и не съездил бы к Антонии, если бы не Лена Лингард. Два года тому назад я побывал летом в Сан-Франциско и навестил ее и Тину. Тина живет в особняке, а мастерская Лены помещается тут же за углом, в большом доме. Мне было интересно спустя столько лет поглядеть, как эти женщины ладят друг с другом. Тина время от времени проверяет финансовые дела Лены и советует ей, куда вложить деньги; Лена, судя по всему, заботится о том, чтобы Тина не стала чересчур скупой.

- Чего не выношу, - заявила она мне в присутствии Тины, - так это плохо одетых богатых женщин.

Тина хмуро усмехнулась и заметила, что сама-то Лена никогда не будет ни плохо одетой, ни богатой.

- И не надо! - благодушно бросила Лена.

Лена охотно рассказывала мне об Антонии и убеждала съездить к ней.

- Непременно съезди, Джим. Для нее это будет такой праздник. Не слушай Тину. Антон Кузак вовсе не так уж плох. Он тебе понравится. Конечно, он не добытчик, но Тони и не подошел бы слишком оборотистый. Дети у нее премилые, сейчас их, верно, уже десять или одиннадцать. По мне, такая громадная семья ни к чему, но для Тони это как раз то, что нужно. То-то она рада будет показать тебе их всех!

Возвращаясь на Восток, я сделал остановку в Хейстингсе, в Небраске, и, наняв вполне сносных лошадей и открытую коляску, пустился разыскивать ферму Кузака. Уже перевалило за полдень, когда я понял, что приближаюсь к цели своего путешествия. На невысоком холме справа я увидел большой фермерский дом, рядом красный амбар, окруженный ясенями, а вниз по холму к проезжей дороге спускались загоны для скота. Я придержал лошадей, размышляя, где мне лучше свернуть к ферме, как вдруг услышал тихие голоса. Впереди, в придорожных зарослях терновника, я увидел двух мальчиков, склонившихся над мертвой собакой. Младший, лет четырех или пяти, стоял на коленях, прижав руки к груди и горестно опустив коротко остриженную голову. Старший, положив руку ему на плечо, утешал его на языке, которого мне уже давно не приходилось слышать. Я остановил лошадей рядом с ними, и старший, взяв младшего за руку, подошел ко мне. Он тоже выглядел удрученным. Ясно было, что день для них выдался грустный.

- Вы сыновья миссис Кузак? - спросил я.

Младший даже головы не поднял, он был слишком подавлен своим горем, но брат его посмотрел на меня умными серыми глазами:

- Да, сэр.

- Вы живете там, на холме? Я еду повидаться с вашей матерью. Садитесь, я вас подвезу.

Старший мальчик посмотрел на хмурого братишку:

- Лучше мы пешими пойдем. Мы вам отворим ворота.

Я свернул на боковую дорогу, а мальчики молча пошли следом. Когда я поравнялся с ветряной мельницей, еще один паренек - кудрявый и босоногий выскочил из конюшни, чтобы привязать моих лошадей. Он был хорош собой, этот мальчишка: краснощекий, веснушчатый, с нежной кожей и рыжеватыми, спускающимися на шею завитками, густыми, как у барашка. В два счета он привязал моих лошадей и кивнул, когда я спросил, дома ли его мать. Потом взглянул на меня: на щеках у него от приступа беспричинного веселья проступили ямочки, и он взмыл на самый верх ветряной мельницы с такой быстротой, что я заподозрил пренебрежение к моей персоне. Идя к дому, я чувствовал, что сверху он следит за мной.

Из-под ног у меня с кряканьем и гоготом разбегались утки и гуси. Белые кошки грелись на солнце среди желтых тыкв, разложенных на ступенях веранды. Сквозь дверную сетку я заглянул в просторную светлую кухню с белым полом; В кухне стоял длинный стол, вдоль стены - ряд деревянных стульев, а в углу сверкала плита. Две девочки, болтая и смеясь, мыли в раковине посуду, а совсем маленькая девчушка в коротеньком фартучке, сидя на табуретке, баюкала тряпичную куклу. Когда я спросил, где их мать, одна из девочек выронила полотенце, пробежала через кухню, бесшумно переступая босыми ногами, и скрылась. Старшая, на которой были чулки и туфли, шагнула к двери мне навстречу. Она была плотная, черноволосая, с темными глазами, и держалась уверенно и спокойно.

- Входите, пожалуйста. Мама сейчас придет.

И не успел я сесть на придвинутый ею стул, как случилось чудо: в кухню вошла и остановилась передо мной Антония - крепкая, смуглая, с легкой сединой в каштановых волосах. Бывают такие тихие минуты, от которых сжимается сердце, и мужества тут нужно куда больше, чем в бурные, насыщенные страстями периоды. Я был потрясен - еще бы! Так всегда бывает, когда встречаешься с людьми через много лет, особенно если их жизнь была трудной и полной испытаний, как у этой женщины. Мы стояли, глядя друг на друга. Глаза, тревожно всматривавшиеся в меня, - это были глаза Антонии. Таких я больше ни у кого не встречал, хотя видел сотни разных лиц. И по мере того, как я вглядывался в Антонию, перемены, происшедшие с нею, становились менее заметными, а сходство с ней, прежней, проступало все отчетливей. Это была Антония - в полном расцвете душевных сил, много пережившая, но не сломленная, она смотрела на меня, и голос ее, столь памятный мне голос, хрипловатый, чуть с придыханием, спрашивал: