Редьярд Киплинг - Свет погас

- Как же ты ими распорядился?

- Сводил Нильгау в театр и накормил обедом.

- Да будь у тебя вдвое больше денег, накормить Нильгау досыта тебе не удалось бы все равно, - разве только армейскими консервами. А эти деньги я рано или поздно нашел бы сам. Ну чего вы смеетесь?

- Как ни кинь, а ты редкостный простак, - сказал Нильгау, все еще посмеиваясь при воспоминании об обеде. - Ну да ничего. Мы оба изрядно потрудились на своем веку, тебе же, бездельнику, эти деньги достались незаслуженно, и мы правильно поступили, когда их потратили.

- Заслушаться можно - до того приятно звучат такие слова в устах человека, который, между прочим, набил брюхо за мой счет. Ничего, в ближайшие же дни я заставлю вас поплатиться, и этот обед вам боком выйдет. А покамест не сходить ли нам в театр?

- Прикажешь обуваться, одеваться - и еще мыться? - проворчал Нильгау с ленцой.

- Ладно, я отказываюсь от этой затеи.

- А что, ежели мы для разнообразия - ну, положим, в виде редчайшего исключения, - мы с вами, слышите, мы, возьмем угли и холст да поработаем немного?

Торпенхау произнес это многозначительно, однако Дик только вытянул ноги в мягких мокасинах.

- Этот болтун определенно помешался на мысли о работе! У меня же если б и были неоконченные эскизы, то нету модели. Будь у меня модель, так нет фиксатива, а я всегда закрепляю свои рисунки углем с вечера. Но будь у меня даже фиксатив и десятка два фотографий, чтоб выбрать подходящий фон, все равно я пальцем не пошевельнул бы весь нынешний вечер. Нет настроения.

- Дружок, псина, он ленивая скотина, правда? - заметил Нильгау.

- Ну ладно же, я впрямь готов кое над чем поработать, - заявил Дик и вскочил на ноги. - Сейчас принесу книгу "Нунгапунга", и к "Сказанию о Нильгау" прибавится еще одна иллюстрация.

- Не слишком ли ты на него наседаешь? - спросил Нильгау, когда Дик вышел из комнаты.

- Может, и слишком, но я знаю, на что он способен, стоит ему только захотеть. Меня бесит, когда расхваливают его старые работы, в то время как он должен еще столько сделать. Нас с вами ограничивают...

- Воля рока и наши возможности, а это особенно печально. Когда-то я мечтал достичь большего.

- Я тоже об этом мечтал, зато теперь мы знаем свой потолок. Но пропади я пропадом, если я могу хотя бы отдаленно себе представить, на что способен Дик, ежели всерьез возьмется за дело. Оттого-то я так встревожен.

- А потом, в благодарность за все твои старания, он от тебя отвернется - и поделом - ради какой-то юбки.

- Дорого бы я дал, чтоб знать... как вы думаете, где он был сегодня?

- У моря. Ты обратил внимание на его глаза, когда он говорил о море? Он весь встрепенулся, как ласточка, готовая к осеннему перелету.

- Это правда. Но был ли он там один?

- Не знаю и знать не хочу, но ему явно не сидится на месте, он весь как в лихорадке. Готов к походу, хочет на простор. Признак безошибочный. Что бы он ни говорил раньше, сейчас его манят далекие края.

- Быть может, в этом его спасение, - заметил Торпенхау.

- Пожалуй - ежели ты решишься взять на себя ответственную роль спасителя; что до меня, я терпеть не могу залезать людям в душу.

Дик вернулся и принес большой, с металлическими застежками альбом, который Нильгау давно и хорошо знал, но всегда недолюбливал. В этом альбоме Дик на досуге зарисовывал всевозможные сценки, какие во всех уголках мира наблюдал сам или же представлял себе с чужих слов. Но особенно благодарный материал давали ему своеобразная внешность и бурная жизнь Нильгау. Когда мало было истинных случаев, он восполнял этот пробел самыми безудержными фантазиями и изображал в весьма неприглядном виде вымышленные факты биографии Нильгау - как тот сочетался браком со многими африканскими принцессами, как вероломно продавал целые армейские корпуса махдистам, дабы обзавестись арабскими женами, как в Бирме самые искусные специалисты разукрасили его татуировкой, как он взял интервью (дрожа от страха) у желтолицего палача на обагренном кровью эшафоте в Кантоне и, наконец, как душа его переселялась в тела китов, слонов и попугаев. Время от времени Торпенхау сочинял к этим рисункам стихотворные подписи, и в конце концов получилась презабавная галерея, так как Дик, учитывая название книги, в переводе значившее "Обнаженный", счел за благо везде и всюду изображать Нильгау в чем мать родила. Поэтому последний рисунок, на котором сей многострадальный муж требовал в военном министерстве удовлетворить его притязания на египетскую медаль, едва ли можно было назвать приличным. Дик удобно расположился за письменным столом Торпенхау и стал перелистывать альбом.