Редьярд Киплинг - Свет погас

- Что за глупости, - сказала Мейзи, - ведь это же неприлично.

- Но у кого во всем Лондоне достанет сейчас любопытства или смелости спросить у нас отчета, если нам угодно будет поступить так или иначе?

Мейзи окинула взглядом фонари, туманную мглу и опостылевшую сутолоку на улицах. Пожалуй, Дик был прав; но какая-то кляча не могла заменить Искусство, каким оно ей представлялось.

- Порой ты бываешь очень мил и умен, но куда чаще ты невыносимо глуп. Я не приму от тебя в подарок никаких лошадей и не позволю тебе проводить меня сегодня до дому. Сама доеду. Но изволь дать мне обещание. Ты больше никогда не станешь вспоминать о тех трех пенсах, которые тебе недоплатили, ладно? Не забудь, ты все получил сполна, и я не допущу, чтоб из-за такого пустяка ты презирал мир и работал спустя рукава. Ты способен на очень многое и поэтому не смеешь мелочиться.

Так роли поменялись, и она достойно отомстила за себя. Дику же оставалось только помочь ей сесть в коляску.

- До свиданья, - сказала она просто. - Приходи в воскресенье. Дик, какой чудесный день мы с тобой провели! Почему так не бывает всегда?

- Потому что любовь подобна работе над рисунком: необходимо идти либо вперед, либо назад, оставаться же на одном месте невозможно. Кстати, не прекращай работать над рисунком. Счастливо тебе, и ради меня... ради всего святого, береги здоровье.

Он повернулся и в задумчивости пошел домой. Минувший день нисколько не оправдал его надежд, но все же - и на это не жаль потратить многие дни - он как-то сблизился с Мейзи. Остальное было лишь делом времени, а награда стоила того, чтобы терпеливо ждать. И теперь он вновь безотчетно направился к реке.

- Как она сразу все поняла, - сказал он, глядя на воду. - В мгновение ока нащупала больное место и выкупила мою грешную душу. Боже, как быстро она все поняла! И сказала, что я лучше ее! Лучше ее! - Он рассмеялся, думая о нелепости этой мысли. - Едва ли девушки хотя бы смутно догадываются, какова жизнь мужчин. Нет, не догадываются, иначе... они не стали бы выходить за нас замуж.

Он вынул подарок Мейзи и смотрел на него, словно на какое-то чудо, на залог душевного понимания, которое в конце концов завершится полнейшим счастьем. Но до тех пор Мейзи беззащитна в Лондоне и окружена опасностями. А среди этого многолюдия, как в дикой пустыне, опасностям нет числа.

Дик обратился к Судьбе с бессвязной мольбой, будто язычник, и бросил серебряную монетку в реку. Если суждено стрястись какому-нибудь несчастью, вся тяжесть падет на него и не коснется Мейзи, потому что у него нет сокровища драгоценней этого трехпенсовика. Пускай это просто мелкая монетка, но ее подарила Мейзи, и Темза приняла жертву, так что теперь наверняка удалось умилостивить Судьбу.

Бросив монетку в воду, он на время освободился от мыслей о Мейзи. Он сошел с моста и, насвистывая, поспешил домой, потому что после целого дня, впервые проведенного наедине с женщиной, испытывал сильную потребность в мужском разговоре средь клубов табачного дыма. И куда более заманчивое желание охватило его, когда перед ним, словно призрак, возник "Барралонг", он мчался, рассекая волны и подняв все паруса, в те широты, над которыми сияет Южный Крест.

Глава VIII

Было два у Гайаваты,

Как сказал я, верных друга,

Музыкант был Чайбайабос

И силач великий Квазинд.

"Гайавата"

Торпенхау нумеровал последние страницы какой-то рукописи, а Нильгау, который зашел сыграть в шахматы и остался потолковать о политике, просматривал начало, отпуская пренебрежительные замечания.

- Это довольно-таки выразительно и бойко, - сказал он, - но серьезного разбора политического положения в Восточной Европе здесь и в помине нету.

- Мне лишь бы настрочить сколько требуется, и дело с концом... Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять - ну вот, как будто и все? Получится одиннадцать или двенадцать столбцов отменной брехни. Ого! - Торпенхау сложил листки в стопку и замурлыкал себе под нос:

- Ягнят продаю, продаю ягнят,

Но будь я, как сам король, богат,

Я не стал бы кричать: "Продаю ягнят!"

Вошел Дик, держась самоуверенно и даже несколько вызывающе, но чувствуя себя на верху блаженства.

- Вернулся, наконец? - спросил Торпенхау.

- Допустим. А вы тут что поделываете?

- Работаем. Слушай, Дикки, ты ведешь себя так, будто тебе принадлежит весь Английский национальный банк. За воскресенье, понедельник и вторник ты ни разу не взял в руки кисть или карандаш. Это сущее безобразие.