Редьярд Киплинг: Свет погас

Погонщик что-то проворчал, и Дик вдруг ощутил перемену.

- Кажется, светает, - прошептал он.

- Уже рассвело, а вон и войска. Ну, как, хорошо я управился?

Верблюд вытянул шею и заревел, когда ветер донес едкий запах других верблюдов в расположении войск.

- Вперед. Надо поскорее добраться. Вперед.

- В лагере какое-то движение. Такую пылищу подняли, что мне и не видать, чего там делается.

- А мне, по-твоему, легче? Вперед!

Они услышали невнятные голоса, визг и фырканье верблюдов, хриплые крики солдат, которые снаряжались, готовясь встретить наступающий день. Раздались одиночные выстрелы.

- Это нас обстреливают? Но ведь они же видят, что я англичанин, сказал Дик с возмущением.

- Но стреляют-то из пустыни, - отозвался погонщик, припадая к седлу. Вперед, сынок! Наше счастье, что рассвет не застал нас часом раньше.

Верблюд устремился прямо к колонне, и выстрелы позади участились. Сыны пустыни приготовили самую неприятную неожиданность, задумав атаковать английские войска на рассвете, и теперь пристреливались по единственной движущейся цели за пределами лагеря.

- Какая удача! Какая грандиозная, потрясающая удача! - воскликнул Дик. - Конечно же, "сейчас начнется битва, мама". О, бог был ко мне бесконечно милостив! Только вот... - Терзаясь мучительной мыслью, он на миг сомкнул веки. - Мейзи...

- Слава Аллаху! Доехали, - сказал погонщик, когда верблюд миновал арьергард и опустился на колени.

- Вы кто, черт возьми? С донесением или еще зачем? Велики ли вражеские силы за тем хребтом? Как вам удалось проскочить? - посыпались вопросы.

Вместо ответа Дик набрал полную грудь воздуха, расстегнул пояс и, не слезая с седла, закричал во всю мочь сиплым от изнеможения и пыли голосом:

- Торпенхау! Эгей, Торп! Ау-у, Тор-пен-хау!

Бородатый человек, который выгребал из костра уголек, чтоб раскурить трубку, поспешил на этот крик, а солдаты арьергарда повернулись кругом и начали стрелять по клубам дыма, которые завивались над окрестными пригорками. Постепенно из разрозненных белых облачков образовались длинные завесы сплошной белизны, тяжело повисли среди рассветного безветрия, потом всколыхнулись волнами и поплыли по низинам. Солдаты на позиции кашляли и ругались, потому что дым их собственных выстрелов застилал глаза, они двигались вперед, пробираясь сквозь этот дым. Чей-то раненый верблюд вскочил на ноги, истошно взревел и захлебнулся булькающим хрипом. Ему перерезали горло, чтоб не подымал паники. Раздался глухой предсмертный стон человека, сраженного пулей; потом вопль, исполненный боли; и нарастающий грохот пальбы.

Для распросов времени не было.

- Слезай, друг! Слезай да прячься за верблюда!

- Нет. Умоляю, веди меня вперед, прямо в бой.

Дик повернулся к Торпенхау и вскинул руку, пытаясь поправить шлем, но не рассчитал и сбил его с головы. Торпенхау увидел поседелые виски и лицо, одряхлевшее, как у старика.

- Слезай, болван проклятый. Дикки, ложись!

И Дик покорно лег, а вернее рухнул, как срубленное дерево, боком повалился с седла к ногам Торпенхау. Удача сопутствовала ему до конца, до свершения последнего милосердия, когда благословенная пуля пробила ему голову.

Торпенхау упал на колени и укрылся за верблюдом, держа на руках тело Дика.