Чарлз Метьюрин - Мельмот скиталец

тебе предпочтение, я стал оскорблять мою мать, напоминая ей о

содеянном ею грехе, я жестоко обращался со слугами, я стал грозою

всех живших в доме; а негодяй, который поторопился сделать из меня

дьявола, оскорбляя мои сыновние чувства и заставляя меня попирать все

самое святое, то, что он, напротив, должен был научить меня беречь и

лелеять, был убежден, что исполняет свой долг и укрепляет власть

церкви.

Scire volunt secreta domus et inde timeri *.

{* Тайны дома узнать норовят, чтоб держать

его в страхе {22} (лат.).}

Накануне дня нашего первого свидания (которого нам раньше не

собирались давать) духовник пришел к моему отцу.

- Сеньор, - сказал он, - я думаю, что будет лучше познакомить

братьев друг с другом. Может быть, господь тронет их сердца и,

снизойдя к ним, благодатным влиянием своим поможет вам отменить

приказ, грозящий одному из них заточением и обоим - жестокой разлукой

на вечные времена.

Отец согласился, в глазах его засияли слезы радости. Слезы эти,

однако, не смягчили сердца духовника; он пришел ко мне и сказал:

- Дитя мое, соберись с силами, твои вероломные, жестокие и

несправедливые родители собираются _разыграть перед тобою комедию_:

они решили свести тебя с твоим незаконным братом.

- Я отпихну его ногой у них на глазах, если только они осмелятся

это сделать, - сказал я гордо, ибо раньше времени воспитание сделало

из меня деспота.

- Нет, дитя мое, этого нельзя, ты должен сделать вид, что

подчиняешься воле родителей, но ты не должен становиться их жертвой.

Обещай мне, дорогое дитя мое, обещай, что будешь решителен и сумеешь

притвориться.

- Обещаю вам быть решительным, а притворство можете оставить

себе.

- Так оно и будет, коль скоро это в твоих интересах. Он снова

побежал к моему отцу.

- Сеньор, говоря с вашим младшим сыном, я пустил в ход все

красноречие, дарованное мне господом и природой. Сердце его

смягчилось, он уже уступил; он ждет не дождется, когда сможет

кинуться в объятия брата и услышать, как вы благословите обоих ваших

сыновей, соединив их сердца: ведь и тот и другой - ваши родные дети.

Вы должны отказаться от всех предрассудков и...

- У меня нет никаких предрассудков, - воскликнул мой несчастный

отец, - я хочу только одного: увидеть, как оба мои сына обнимут друг

друга, и, если господу будет угодно призвать меня в этот миг к себе,

я повинуюсь его призыву и умру от радости.

Духовник попенял ему за эти слова, вырвавшиеся из глубины

сердца, и, нисколько ими не тронутый, поспешил снова ко мне, стремясь

довести до конца затеянное им дело.

- Дитя мое, я предупредил тебя о том, что все родные твои

вступили в заговор против тебя. Доказательства этому ты увидишь уже

завтра; твоего брата привезут сюда, тебе велят обнять его и будут

думать, что ты согласишься, но стоит только тебе это сделать, и твои

отец истолкует это как знак того, что ты отказываешься от всех своих

прав единственного законного сына. Уступи своим лицемерным родителям,

обними своего брата, но выкажи при этом свое отвращение к этому

поступку, дабы, обманывая тех, кто решил обмануть тебя, не поступать

против совести. Будь же осмотрителен, мое дорогое дитя; обними его

так, как обнял бы змею: он столь же хитер, а яд его смертелен. Помни,

что от решения твоего зависит исход этой встречи. Сделай вид, что

воспылал к нему любовью, но помни при этом, что ты обнимаешь

смертельного своего врага.

При этих словах, как я ни был к тому времени развращен им, я

содрогнулся.

- Но ведь это же мой родной брат! - воскликнул я.

- Это ничего не значит, - сказал духовник, - это враг господа

нашего и самозванец, не признающий закона. Ну что же, дитя мое,

теперь ты готов?

- Да, готов, - ответил я.

Ночью, однако, я не знал покоя. Я попросил, чтобы ко мне вызвали

духовника.

- Но как же все-таки поступят с этим несчастным? (речь шла о

тебе), - спросил я.

- Он должен принять монашество, - изрек духовник. Слова эти

пробудили во мне" вдруг такое участие к тебе, какого у меня никогда

не было раньше.

- Он никогда не станет монахом, - сказал я, исполненный

решимости, ибо человек этот научил меня говорить решительно.

Духовник, казалось, был смущен, но в действительности испуган

тем духом непокорности, который он сам же во мне пробудил.

- Пусть лучше идет служить в армию, - сказал я, - пусть станет

самым обыкновенным солдатом, я помогу ему продвинуться выше; пусть он