Роберт Сервис - Аргонавты 98-го года. Скиталец

Северный ветер завывает в вышине. Он напоминает мне рычание волкодава под полярными звездами. Сидя одиноко у ярко пылающего торфом камина, я слышу, как он бушует в вершинах соседних елей. Это неумолимо презрительный голос вешкой Белой Страны.

О, я ненавижу, ненавижу его! Почему человеку не дано забывать? Почти десять лет прошло с тех пор, как я пристал к Неистовой Рати. Я путешествовал, я совершал паломничества к алтарям красоты, я гнался за призраком счастья до самых краев земли. И все же ничто не изменилось — …я не могу забыть.

Почему человека должна вечно осенять, подобно крылу вампира, тень его прошлого? Разве я не имею права быть счастливым? У меня есть деньги, положение, имя, все, что означает «Сезам откройся» для волшебной двери. Другие входят в нее, а я бьюсь об ее кремнистый порог руками, из которых сочится кровь. Нет, я не имею права быть счастливым. Дороги мира открыты передо мною, праздник жизни в разгаре, кудесники готовят торжества красоты и радости, и все же нет хвалы в моем сердце. Я видел, я пробовал, я пытался. Пепел, грязь и горечь — вот все, что мне досталось. Довольно усилий. Это тень крыла вампира.

Так я сижу у ярко пылающего огня, невыразимо усталый и печальный. Я, по крайней мере, дома. Здесь почти все по-прежнему. Пламя освещает обшитый дубом зал; блестят скрещенные палаши, глаза чучел оленьих голов мерцают стеклянным блеском, меховые ковры покрывают лощеный пол, все дышит уютом, домом и привычной атмосферой моего детства. Порой мне кажется, что все это был лишь сон: Великое Белое Безмолвие, неотразимые чары золота, исступление борьбы — лишь сон, и я, проснувшись, услышу, как Гарри зовет меня поохотиться на болоте, увижу дорогую маленькую маму с ее кротким мягким ртом и щеками, нежно окрашенными, как лепестки шиповника. Но нет! Зал безмолвен. Мама успокоилась навеки. Гарри спит под снегом. Всюду тишина. Я один, один. Так сижу я в большом резном дубовом кресле моих предков — поникшая человеческая фигура с изможденным лицом и безвременно поседевшими волосами. Около меня на полу лежит костыль. Моя старая служанка спокойно подходит, чтоб посмотреть на огонь. Ее розовое морщинистое лицо приветливо улыбается, но я подмечаю тревогу в ее голубых глазах. Она боится за меня. Должно быть, доктор сказал ей что-нибудь. Без сомнения, мои дни сочтены. Потому я и намерен рассказать обо всем: о Великом Походе, о Пути к Сокровищам, о Золотоносном Городе, о тех, кого чары золота завлекли в великую Белую Страну, о Зле, которое повелевало ими, о Гарри и о Берне. Может быть, рассказ об этом подкрепит меня. Завтра я начну. Сегодня дайте мне уйти в воспоминания.

Берна! Я упомянул о ней в конце. Передо мной встает сейчас ее одухотворенно-бледное лицо с огромными серыми, полными тоски глазами, маленький, трагический, невыразимо трогательный образ. Где вы теперь, малютка? Я перерыл весь мир, чтобы найти тебя. Я вглядывался в миллионы лиц, день и ночь я искал, вечно надеясь, вечно обманываясь, потому что, дорогая, я люблю тебя. В этой обезумевшей сладострастной орде ты была так слаба, так беспомощна и так полна жажды любви. С помощью своего костыля я открываю одно из длинных окон и выхожу на балкон. В пещерной темноте снежинки жалят мне лицо, но и здесь мне опять чудится страна подавляющих пространств, безмолвного величия, непостижимого уныния.

Призраки! Они толпятся вокруг меня. Темнота кишит ими, — мой брат Гарри среди них. Но вот они исчезают, уступая место одному образу.

Берна! Моя любовь к тебе вечна! Из ночи я взываю к тебе зовом разбитого сердца. Твой ли это, маленький такой, жалкий призрак приближается ко мне? О, я жду, я жду. Здесь буду я ждать, Берна, нашей новой встречи. Ибо встретиться мы должны там, за туманами, за грезами, наконец-то, дорогая любовь моя, наконец!