Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

Было ли это тонко обдуманным кокетством писателя? Так или иначе, но он опять появился у своей новой приятельницы и преподнес ей несколько рукописей: "Мировая сделка" ("Полковник Шабер"), "Поручение" и "Свидание".

Бальзак - маркизе де Кастри, между мартом и маем 1832 года:

"Но довольно о моих литературных делах. Теперь, пожалуйста, позвольте выразить вам свою признательность, глубокую признательность за те часы, которые вы мне посвятили. Они навсегда запечатлелись в моей памяти, как дотоле незнакомые стихи, как мечты, что рождаются в минуты небесного блаженства или те минуты, когда слушаешь прекрасную музыку. Я бы сказал вам, что начинаю страшиться столь сладостных и пленительных мгновений, если бы вы, как мне кажется, не стали выше таких банальных комплиментов; вам нельзя льстить, а нужно говорить только правду, это и будет свидетельство самого почтительного уважения".

Он уже лелеет безрассудные надежды. Стать любовником одной из самых недоступных аристократок - какая победа! "Одержимый неистовым чувством, в котором тщеславие причудливо перемешивалось с любовью, Бальзак был в ту пору будто околдован этой женщиной", - пишет Бернар Гийон. Он никогда не понимал любви в бедности. Утонченность и изысканность маркизы приводили его в восторг. Госпожа де Кастри, казалось, испытывала к нему нежную привязанность, она до поздней ночи позволяла ему оставаться у нее в будуаре, но держала его на почтительном расстоянии. 16 мая 1832 года она послала Бальзаку в день его ангела чудесный букет цветов. Он не переставая благодарил ее за "сладостные часы", которые она ему "дарила", и заканчивал свои письма словами: "Нежная дружба". Дела, казалось, принимали хороший оборот. Но этот успех стоил ему многих вечеров, которые он мог бы отдать работе.

Следует ли считать, что он начал публиковать статьи в новой газете легитимистов - "Реноватер" - из желания угодить маркизе де Кастри? В числе людей, стоявших во главе этой партии, был герцог Фиц-Джеймс. Разумеется, Бальзак находил удовольствие в том, чтобы ставить свой талант на службу друзьям, благосклонность которых ему льстила. Госпожа де Кастри умела удивительно тонко сочетать похвалу с нежностью. "Я могу сколько угодно сожалеть о вашем отсутствии, но никогда не позволю себе причинить ущерб вашим трудам, которыми я так восхищаюсь. Я люблю читать все, что выходит из-под вашего пера. Нынче утром, едва пробудившись, я с восторгом пробежала "Реноватер"; и все-таки, думается, я люблю еще больше слушать вас". Без сомнения, в размягчающей атмосфере особняка на улице Гренель-Сен-Жермен Бальзак начинал думать, что бесспорное превосходство столь утонченной аристократии - естественная гарантия ее политической правоты.

Но главное - он по-прежнему был сторонником сильной власти. Бальзак неизменно считал, что распоряжаться всем должен один человек, воплощающий в себе энергию нации. Будет ли он именоваться Бонапартом или Карлом X, императором, диктатором или королем - для Бальзака не имело значения. В упрек Июльской монархии он ставил прежде всего ее слабость. Он осуждал сторонников крайних взглядов в среде своих новых друзей-легитимистов, тех, кто призывал не принимать никакого участия в выборах; но герцог Фиц-Джеймс проповедовал более гибкую политику, которая позволяла использовать парламентскую трибуну. Этот умный вельможа выступал против "внутренней эмиграции". Он согласился принести присягу на верность Луи-Филиппу, ибо того требовало благо Франции. Но он отказался от титула пэра, рассчитывая стать депутатом нижней палаты, если избиратели какого-нибудь уголка Франции пожелают, чтобы их интересы представлял "человек, который всегда, не колеблясь, говорил правду в лицо". Такая мудрая, искусная и вместе с тем высокомерная политика отвечала честолюбивым устремлениям самого Бальзака.

Переход писателя "на сторону правых" сильно огорчил его друзей-либералов. Амедей Фоше из Тура сетовал: "Итак, вы окончательно сделались легитимистом! Поверьте, напрасно вы защищаете это недостойное дело, у которого нет будущего в нашей стране. Как ни скверно обстоят дела, они никогда не будут обстоять до такой степени скверно, чтобы на сцене появился Генрих V в окружении своры церковников и спесивых дворян". Зюльма Карро, любившая Бальзака, выговаривала ему.

Зюльма Карро - Бальзаку, 3 мая 1832 года:

"Неужели вы никогда не откажетесь от столь беспокойного образа жизни, милый Оноре?.. Подобно алхимику, вы лишь без толку потратите свое золото, но ничего не найдете на дне тигля... Оноре, как писатель вы уже приобрели известность, но вам предначертан жребий более завидный. Суетная слава не для вас, ваши помыслы должны устремляться выше. Если бы я решилась, я бы сказала прямо, почему вы так бессмысленно растрачиваете свой незаурядный ум! Послушайте меня, предоставьте вести рассеянную жизнь тому, у кого нет иных достоинств, или же тем, кто хочет таким путем забыться, чтобы не терзали нравственные муки. Но вы, вы!.. Я не заканчиваю своей мысли, ибо чувствую, что, быть может, злоупотребляю данным мне вами правом, но как бы я гордилась вашей истинной славой, славой, как я ее понимаю!..