Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

Для того чтобы соглашение утвердили, нужно было получить согласие барона Гальванья, зятя госпожи Константен и отца несовершеннолетнего наследника. Он - жил в Венеции. Бальзак рассудил, что путем переписки дела никогда не закончить, и сам отправился в город дожей. Он приехал туда в унылый, дождливый день и остановился в гостинице "Альберто Реале" (в наши дни она называется "Отель Даньели"), где в роскошную обстановку номеров входило даже фортепиано. Бальзак занимал, не зная этого, те самые апартаменты, в которых в 1834 году жили Жорж Санд и Мюссе. Бальзак писал Кларе Маффеи: "Если позволите мне говорить искренне... признаюсь вам без фатовства и пренебрежения, что Венеция не произвела на меня такого впечатления, какого я ожидал". Художники-жанристы, добавлял он, столько раз преподносили нам и la Piazza [площадь (ит.); так называют в Венеции площадь Святого Марка] и la Piazzetta [примыкающая к ней небольшая площадь], изображенные в настоящем или выдуманном свете, "что подлинная их картина меня не взволновала и мое воображение можно было уподобить кокетке, которая устала от всевозможных видов головной любви и, когда сталкивается с настоящей любовью - той, что обращается к голове, к сердцу и к чувствам, - причудницу нисколько не затрагивает эта святая любовь...".

Он пишет также (ибо и в венецианском путешествии он занят был ухаживанием за contessina Маффеи): "Я отдал бы всю Венецию за один славный вечерок, даже за один час, за четверть часа удовольствия посидеть у вашего камелька... Я видел здесь целую уйму contessina Маффеи в виде великого множества статуэток... но не всякой статуэточной красавице удается походить на Клару Маффеи, и, только когда мраморная головка мне очень понравится, я "маффеизирую" ее..." Он и в самом деле разыгрывал страсть к piccola [маленькой (ит.)] Маффеи, но ведь разыгрывать страсть - это значит и немного чувствовать ее, не правда ли? Говоря о таком чудесном изобретении, как венецианская гондола, он добавляет: "Но, признаться, я в отчаянии, что не могу прокатиться в гондоле с дамой моего сердца..." А дамой его сердца была тогда не версальская Contessa, а миланская Contessina. Luomo e mobile [мужчина изменчив (ит.)].

Два дня спустя засверкало солнце, и Венеция наконец привела Бальзака в восхищение. Однако тут его встретили далеко не так тепло, как в Милане. Газеты отзывались о нем иронически, почти враждебно, потому что он не счел нужным поухаживать за мелкими литераторами, и граф Туллио Дандоло послал в "Gazzetta di Venezia" неприличную статейку об одном обеде с Бальзаком. Зато возложенное на Бальзака поручение было выполнено с успехом. Барон Гальванья дал согласие на полюбовную сделку, и Бальзак выплатил ему долю его сына - 4500 ливров. На следующий день он выехал в Милан.

Представления Бальзака об Италии и об итальянцах очень изменились за время его второго путешествия в эту страну. Прежде он изображал итальянок женщинами легкомысленными. После 1837 года он будет видеть в них образец верности, если не супружеской, то по крайней мере верности в любви. Его друзья - красавицы Клара Маффеи и Евгения Болоньини - вызывали у него чувство восторга и уважения. "Француженка невероятно серьезно относится к вопросам приличия, а итальянка мало о них заботится, не защищается ни малейшей чопорностью, так как знает, что находится под покровительством единой своей любви, священной как для нее, так и для других..." В этом Бальзак согласен со своим другом Бейлем.

Он рассчитывал вернуться во Францию через Геную. Но в Генуе он неожиданно попал в карантин, и ему пришлось выдерживать срок в ужасном помещении, которое "не годилось бы даже быть тюрьмой для разбойников". Там Бальзак встретился с генуэзским коммерсантом Пецци, который рассказал ему о деле, сулящем сказочное богатство: древние римляне, разрабатывавшие серебряные рудники в Сардинии, оставили в отвалах целые горы породы, которую они при тогдашнем уровне техники не могли использовать. В выброшенной среброносной свинцовой руде дремали миллионы. Бальзака привела в восхищение мысль об этой исторической и романтической спекуляции, и он решил в самое ближайшее время пробудить спящие миллионы. Путешествие освежило его душу и дало отдых мозгу. Теперь его уже тянуло к перу и чернильнице. Пробыв некоторое время во Флоренции, где он упивался живописью, он вернулся на почтовых в Милан, затем в двадцатипятиградусный мороз перебрался через перевал Сен-Готард, где снег лежал сугробами в пятнадцать футов высотой. "Хотя у нас было одиннадцать проводников, я не раз подвергался смертельной опасности и едва не погиб". Надо, конечно, учитывать склонность Бальзака к преувеличениям, а может быть, это была просто "страшная сказка", предназначенная для Евы Ганской...