Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

"Спинка этого гигантского ложа возвышалась на несколько дюймов над грудой подушек, придававших ему еще больше роскоши прелестью своих узоров. Будуар был обтянут красной тканью, а по ней трубчатыми складками, наподобие каннелюр коринфской колонны, ниспадал индийский муслин, отделанный поверху и понизу пунцовой каймой в черных арабесках. Под складками муслина пунцовый цвет казался розовым, и этот цвет любви повторялся на оконных занавесях тоже из индийского муслина, подбитых розовой тафтой и отделанных пунцово-черной бахромой. Шесть двусвечных канделябров из золоченого серебра, укрепленных на стене на равном друг от друга расстоянии, освещали диван. Потолок, с которого свешивалась люстра матового золоченого серебра, сверкал белизной, подчеркнутой золоченым карнизом. Ковер напоминал восточную шаль, он являл взорам тот же рисунок, что и диван, и приводил на память поэзию Персии, где он был выткан руками рабов. Мебель была обита белым кашемиром с черной и пунцовой отделкой. Часы, канделябры - все было из белого мрамора, сверкало позолотой...

Переливающаяся ткань обивки, цвет которой менялся в зависимости от направления взгляда, переходя от совершенно белых к совершенно розовым тонам, прекрасно сочеталась с игрой света, пронизывающего прозрачные складки муслина, создавая впечатление чего-то облачного, воздушного. К белизне душа испытывает какое-то особенное влечение, к красному цвету льнет любовь, а золото потворствует страстям, обладая властью удовлетворять их прихоти. Так все смутные и таинственные свойства человеческой души, ее необъяснимые, бесконечные изгибы находили здесь поощрение. Эта совершенная гармония создавала какое-то совсем особое созвучие красок, вызывала в душе сладострастные, неопределенные, неуловимые отклики".

Как отзвук детских и юношеских грез писателя, как эхо его разочарований и унижений, теперь, много лет спустя, возникала эта роскошная обстановка, достойная султана из "Тысячи и одной ночи" и его наложниц несказанной красоты.

Помимо кредиторов, еще одно веское соображение заставило Бальзака покинуть улицу Кассини: нелепое упорство, с каким национальная гвардия пыталась сделать его одним из своих солдат, точно он был заурядный буржуа из их пошлого реального мира, а за отказ повиноваться ему грозило тюремное заключение. Приходилось скрываться. В доме номер тринадцать по улице Батай Бальзак снял квартиру не на свое имя, а на имя некой несуществующей вдовы Дюран. В дом можно было проникнуть, только зная пароль, который часто менялся: "Подошло время сбора яблок", "Я принес фламандские кружева". Только после этого посвященный, миновав первый и второй этажи, где никто не жил, пройдя две пустые и запущенные комнаты, приподнимал в конце унылого коридора тяжелую портьеру и внезапно попадал в восточный дворец. Был ли это рабочий кабинет Бальзака или будуар Пакиты Вальдес? Писатель приказал обить стены плотной и мягкой тканью, чтобы в комнатах царила тишина, а может, и для того, чтобы заглушить вопли Златоокой девушки. Он надеялся, что на этом диване любви будет уютно его новой пери, красавице англичанке, с которой он познакомился в австрийском посольстве... И как знать? Быть может, сюда к нему пожалует и Анриетта де Кастри, окончательно забыть которую он все еще не мог.

Бальзак - маркизе де Кастри, около 10 марта 1835 года:

"Господи, как вы можете думать, что я - на улице Кассини? Ведь я всего в нескольких шагах от вас! Не нравится мне ваша меланхолия: будь вы тут, я бы вас разбранил. Я усадил бы вас на огромный диван, и вы бы почувствовали себя феей в своем волшебном дворце, а я сказал бы вам, что в этой жизни для того, чтобы жить, надо любить".

Потом он сообщал, что работает над романом, где будет нарисован "величественный образ обетованной женщины"; название книги - "Лилия долины". Героиню он наречет в честь госпожи де Кастри Анриеттой - странная честь после стольких размолвок. Этот труд отнимает все его силы, писал Бальзак.

"Вот почему я отнюдь не живу, запершись вдвоем с возлюбленной, как вам нашептывают в свете. Если бы, работая так, как я работаю, я бы еще умудрялся иметь пять-шесть любовниц, которых мне приписывают, я бы потребовал, чтобы меня публично увенчали лавровым венком. Геракл выглядел бы тогда рядом со мною жалким лилипутом... Провести часок с женщиной, возможно, было бы для меня великим благом, однако белый диван, ожидающий лилию, так и останется стоять одиноко. Впервые в жизни мне удалось претворить в действительность свои грезы, эти цветы поэтической фантазии. Жюль Сандо, придя сюда в тот день, когда я засел за работу, воскликнул, что ему почудилось, будто перед ним возник палермский кафедральный собор из оперы "Роберт-дьявол". Моя обитель напоминает будуар женщины! Но женщины изысканной изящной. Спасибо за перья, за вереск - скромный цветок, порадовавший меня, когда я изнемогал под бременем труда. Заглянули бы вы сюда в час, когда я просыпаюсь, и посидели бы часок на диване, опустившись на него, как пташка. В целом мире об этом будем знать только мы двое. Между одиннадцатью утра и часом дня вы пережили бы минуты поэтические и таинственные; однако вы уже слишком охладели к удовольствиям, и я не надеюсь на эти радости, которые дарует нам молодость".