Амели Нотомб - Влюбленный саботаж

Снег, который все приглушает и смягчает, - шум, стук падения, время, чтобы люди больше ценили вечные незыблемые ценности - кровь, свет, иллюзии.

Снег - первая страница истории, на которой отпечатались следы первых шагов и беспощадная погоня, снег стал первым литературным жанром, огромной книгой земли, которая рассказывала только об охотничьих тропах или маршрутах врага, географическая эпопея, придававшая загадочность малейшему отпечатку, - это след моего брата или того, кто его убил?

От этой огромной, протянувшейся на километры, незаконченной книги, которую можно озаглавить Самая большая книга на свете, не осталось и следа в отличие от Александрийской библиотеки ее тексты не сгорели, а растаяли. Но именно ей мы обязаны смутными воспоминаниями, снова возникающими всякий раз, когда падает снег, тревогой, которую вызывает белая страница, и по которой хочется пройти как по девственной долине, и инстинктом следопыта, когда встречаешь незнакомые следы.

Это снег выдумал тайну. И он же выдумал поэзию, гравюру, знак вопроса и эту игру в следование по маршруту, имя которой - любовь.

Снег - ложный саван, огромная пустая идеограмма, в которой я разгадывала бесконечность ощущений, которые я хотела подарить моей возлюбленной.

Меня не волновало, было ли мое желание невинным.

Я просто чувствовала, что снег делал Елену еще неприступнее, тайну еще трепетнее, а материнские наставления - невыносимее.

Никогда еще весну не ждали с таким нетерпением.

Нельзя доверять цветам.

Особенно в Пекине.

Но коммунизм был для меня историей с вентиляторами, я ничего не знала ни о лозунге Ста Цветов, ни о Хо Ши Мине с Витгенштейном.

Все равно с цветами предупреждения не действуют, всегда попадаешь впросак.

Что такое цветок? Огромный член, который вырядился франтом.

Эта истина известна давно, но это не мешает нам, верзилам, слащаво рассуждать о хрупкости цветов. Доходит до того, что глупых воздыхателей называют романтиками: это также нелепо, как называть их "голубым полом".

В Сан Ли Тюн было очень мало цветов, и они были невзрачны.

И все же это были цветы.

Тепличные цветы красивы, как манекенщицы, но они не пахнут. Цветы в гетто были безвкусно одеты: иные выглядели убого, как крестьянки в городе, другие были нелепо разодеты, как горожанки в деревне. Казалось, им всем тут не место.

Однако, если зарыться носом в их венчик, закрыть глаза и заткнуть уши, хочется плакать - что там такое внутри какого-то цветка с пошлым запахом, что может быть таким волнующим. Почему они вызывают ностальгию и будят воспоминания о садах, которых они не знали, о царственной красоте, про которую они никогда не слышали? Почему Культурная Революция не запретила цветам пахнуть цветами?

Под сенью цветущего гетто мы наконец могли возобновить войну.

Лед тронулся во всех смыслах слова.

В 1972 году взрослые подчинили войну своим правилам, что нам было глубоко безразлично.

Весной 1975 года, они все разрушили. И это разбило нам сердце.

Едва лед растаял, едва завершились наши принудительные работы, едва мы возобновили войну в экстазе и неистовстве, как возмущенные родители все испортили:

А как же перемирие?

Мы ничего не подписывали.

Так вам нужна подпись? Хорошо. Предоставьте это нам.

Взрослые сочинили и напечатали самый высокопарный и путаный мирный договор.

Они вызвали генералов двух вражеских армий за "стол переговоров", где не о чем было договариваться. Затем прочли вслух текст на французском и немецком, но мы все равно ничего не поняли.

Мы имели право только подписать.

Это было так унизительно, что даже враги стали нам симпатичны. И было видно, что наши чувства взаимны.

Даже Вернеру это было противно, хоть история с перемирием и началась с него.

В конце опереточного подписания взрослые сочли нужным выпить за это по бокалу газировки из настоящих фужеров. У них был довольный и удовлетворенный вид, они улыбались. Секретарь посольства Восточной Германии, приветливый, плохо одетый ариец спел песенку.

Вот как, сначала отобрав у нас войну, взрослые отобрали у нас мир.

Нам было стыдно за них.

Как ни странно итогом этого искусственного мирного договора стала взаимная любовь.

Бывшие враги упали в объятья друг друга, плача от ярости на взрослых.

Никогда и никто еще так не любил восточных немцев.

Вернер рыдал. Мы целовали его: он предал нас, но это было на войне.

Все, что относилось к войне, было хорошо для нас.