Амели Нотомб - Влюбленный саботаж

Это правда, то, что говорят?

А что говорят? - отозвалась я, не глядя на нее.

Что ты оставила его стоять, не держась?

Правда, - ответила я с презрением, как будто речь шла о чем-то обычном.

И я медленно зашагала, не говоря больше ни слова.

Симулировать это равнодушие было для меня настоящим испытанием, но средство оказалось таким действенным, что я нашла в себе смелость продолжать игру.

Выпал снег.

Это была моя третья зима в стране Вентиляторов. Как обычно, мой нос превратился в даму с камелиями, из него постоянно шла кровь.

Только снег мог скрыть уродство Пекина, и первые десять часов у него это получалось. Китайский бетон, самый отвратительный бетон в мире, исчезал под его поразительной белизной. Поразительной вдвойне, потому что он поражал небо и землю: благодаря его безупречной белизне можно было вообразить, что огромные хлопья пустоты захватывали кусочки города, - а в Пекине пустота было не крайним средством, а своего рода искуплением.

Это соседство пустого и полного делали Сан Ли Тюн похожим на гравюру.

Было почти похоже на Китай.

Через десять часов зараза начинала действовать.

Бетон обесцвечивал снег, убожество побеждало красоту.

И все становилось на свои места.

Новый снег ничего не менял. Ужасно осознавать насколько уродство всегда сильнее красоты: новые хлопья снега едва касались пекинской земли, как тут же становились безобразными.

Я не люблю метафоры. Не буду говорить, что снег в городе это метафора жизни. Не скажу, потому что это необязательно говорить, все и так ясно.

Когда-нибудь я напишу книжку, которая будет называться "Снег в городе". Это будет самая унылая книжка на свете. Но я не буду ее писать. Зачем рассказывать об ужасах, о которых и без того всем известно.

И чтобы покончить с этим раз и навсегда скажу: не пойму, кто допустил подобную низость, чтобы восхитительный, мягкий, нежный, порхающий и легкий снег мог так быстро превращаться в серую и липкую, тяжелую и бугристую, неподвижную кашу!

В Пекине я ненавидела зимы. Я терпеть не могла разбивать киркой лед, который затруднял жизнь в гетто.

Другие дети думали так же.

Война была остановлена до оттепели - в этом было что-то парадоксальное.

Чтобы развлечь детей после принудительного труда, взрослые водили нас по воскресеньям на каток, на озеро Летнего Дворца. Я не могла поверить такому счастью, так это было здорово. Огромная замерзшая вода, отражающая северный свет и визжащая под лезвиями коньков, нравилась мне до головокружения. Красота обезоруживала меня.

На следующий день, когда мы возвращались в школу, нас снова ждали кирки и лопаты.

В этом участвовали все дети.

Кроме двоих весьма примечательных личностей: драгоценных Елены и Клавдио.

Их мать заявила, что ее дети слишком хрупкого сложения для такой тяжелой работы.

Насчет Елены никто не думал протестовать.

Но освобождение от работы ее брата не прибавило ему популярности.

Одетая в старое пальто и китайскую шапку из овечьей шерсти я яростно боролась со льдом. Поскольку Сан Ли Тюн был удивительно похож на тюрьму, то мне казалось, что я отбываю принудительные работы.

Потом, когда я получу Нобелевскую премию в области медицины или стану мучеником, я расскажу, что за мои военные подвиги я отбывала наказание на пекинской каторге.

Ну, вот, только этого не хватало.

Я увидела чудо: передо мной явилось хрупкое существо в белом плаще. Длинные черные волосы свободно струились из-под белого фетрового беретика.

Она была так красива, что я чуть не лишилась чувств, что было бы весьма эффектно.

Но я помнила материнские наставления и, сделав вид, что не замечаю ее, с силой ударила по льду.

- Мне скучно. Поиграй со мной.

У нее был такой невинный голос.

Не видишь - я работаю, - ответила я как можно более грубо.

И так много детей работает, - сказала она, указывая на ребят, колющих лед вокруг меня.

Я не какая-нибудь недотрога. Мне стыдно сидеть без дела.

Скорее мне было стыдно за свои слова, но таково было предписание.

Она промолчала. Я снова взялась за свой тяжкий труд.

И тогда Елена неожиданно сказала:

Дай мне кирку.

Я с изумлением молча смотрела на нее.

Она завладела моим инструментом, с патетическим усилием подняла его в воздух и стукнула им об лед. Потом сделала вид, что снова хочет это сделать.

Смотреть на это было невыносимо.

Я выхватила у нее кирку и сердито крикнула:

Нет! Только не ты!

Почему? - спросила невинно-ангельским голоском.