Амели Нотомб - Влюбленный саботаж

И все же нужно было совершить что-то великое. Без этого Елена никогда не захочет знаться со мной.

Я готовилась к этому в величайшем секрете.

Между тем в школе моя возлюбленная снова вернулась к своему больничному одиночеству.

Но теперь я знала, что она не так недоступна. И я ходила за ней на каждой перемене, не осознавая всей глупости подобного поведения.

Я шагала рядом и что-нибудь рассказывала. Она едва ли слушала меня. Мне это было почти безразлично: ее неземная красота затмевала разум.

Потому что Елена была поистине великолепна. Итальянская грация, утонченная цивилизацией, элегантностью и умом, смешивалась в ней с кровью американских индейцев ее матери, с дикой поэтичностью человеческих жертвоприношений и прочих замечательных варварств, которые я до сих пор ей наивно приписываю. Взгляд моей возлюбленной источал яд кураре и очарование картин Рафаэля: было отчего упасть замертво.

И девочка хорошо знала это.

В тот день во дворе школы я не смогла удержаться и не сказать ту классическую фразу, которая в моих устах звучала, как нечто новое и бесконечно искреннее:

Ты так красива, что ради тебя я готова на все.

Мне это уже говорили, - равнодушно заметила она.

Но я правду тебе говорю, - сказала я, прекрасно понимая, что в моем ответе был намек на недавнюю историю с Фабрисом.

Она ответила быстрым насмешливым взглядом, словно говоря: "Думаешь, ты меня задела?"

Потому что надо признать, насколько безутешен был француз, настолько равнодушна была итальянка, подтверждая тем самым, что она никогда не любила своего жениха.

Значит, ради меня ты сделаешь все, что угодно? - весело спросила она.

Да! - ответила я, надеясь, что она прикажет сделать самое худшее.

Ладно, я хочу, чтобы ты пробежала двадцать кругов по двору без остановки.

Задание показалось мне очень легким. Я тут же сорвалась с места. Я носилась как метеор сама не своя от радости. После десятого круга мой пыл поубавился. Я еще больше сникла, когда увидела, что Елена совсем не смотрит на меня, и неспроста: к ней подошел один из смешных.

Однако, я выполнила свое обещание, я была слишком послушна (слишком глупа), чтобы соврать, и предстала перед Еленой и мальчишкой.

Все, - сказала я.

Что? - снизошла она до вопроса.

Я пробежала двадцать кругов.

А. Я забыла. Повтори, а то я не видела.

Я снова побежала. Я видела, что она опять не смотрит на меня. Но ничто не могло меня остановить. Бег делал меня счастливой: моя страстная любовь могла выразить себя в этой бешеной скачке, а не получив то, на что я надеялась, я испытывала большой прилив сил.

Вот, пожалуйста.

Хорошо, - сказала она, не обращая на меня внимания. - Еще двадцать кругов.

Казалось, ни она, ни смешной даже не замечают меня.

Я бегала. В экстазе я повторяла про себя, что бегаю ради любви. Одновременно я чувствовала, что начинаю задыхаться. Хуже того, я припомнила, что уже говорила Елене о своей астме. Она не знала, что это такое, и я ей объяснила. Это был единственный раз, когда она слушала меня с интересом.

Значит, она приказала мне бегать, зная, чем мне это грозит.

После шестидесяти кругов я вернулась к моей возлюбленной.

Повтори.

Ты помнишь, что я тебе говорила? - смущенно спросила я.

Что?

У меня астма.

Думаешь, я бы приказала тебе бегать, если бы забыла об этом, - ответила она с полным равнодушием.

Покоренная, я снова сорвалась с места.

Я не отдавала себе отчета в том, что делаю. У меня в голове стучало: "Ты хочешь, чтобы я топтала себя ради тебя? Это прекрасно. Это достойно тебя и достойно меня. Ты увидишь, на что я способна".

Слово "топтать" было мне по душе. Я не увлекалась этимологией, но в этом слове мне слышалось "копыто" и "конский топот", это были ноги моего коня, а значит, мои настоящие ноги. Елена хотела, чтобы я топтала себя ради нее, значит, я должна раздавить себя этим галопом. И я бежала, воображая, что земля это мое тело и что я топчу его, чтобы затоптать до смерти. Я улыбалась такой замечательной идее и ускоряла свой бег, разгоняясь все больше.

Мое упорство удивляло меня. Частая верховая езда на велосипеде натренировала мое дыхание не смотря на астму. И все же я чувствовала приближение приступа. Воздух поступал с трудом, а боль становилась невыносимой.

Маленькая итальянка ни разу не взглянула на меня, но ничто, ничто на свете не могло меня остановить.

Она придумала такое испытание, потому что знала, что у меня астма: она и сама не знала, как она была права. Астма? Всего лишь мелочь, недостаток моего организма. Важнее было то, что она приказала мне бежать. И я благословляла скорость, как добродетель, это был герб моей лошади - просто скорость, цель которой не выиграть время, а убежать от времени и всего, что за ним тянется, от трясины безрадостных мыслей, унылых тел и вялой монотонной жизни.