Ричард Олдингтон - Все люди - враги

- Ты вполне, вполне уверена, что хочешь этого, Кэти? Ты говоришь это не потому, что у тебя, может быть, какое-то ложное представление, будто мужчина страдает и что это твой долг.

- Нет, милый. Эти три ночи, что я провела рядом с тобой, я так хотела тебя, так. хотела, что едва удерживалась, чтобы не соблазнить тебя. Но я хотела почувствовать себя уверенной. Я хотела, чтобы у меня изгладилось всякое чувство горечи.

Она встала и прибавила:

- Приходи, когда часы начнут бить десять, как только услышишь первый удар. Я буду ждать тебя.

Куранты на башне еще вызванивали последнюю четверть, когда Тони тихонько отворил дверь к Кэти.

Вся комната была пронизана бледным голубоватым светом - так вот для чего ей нужен был непременно голубой шелковый шарф. Он сел на край кровати и нежно поцеловал Кэти; она смотрела на него с улыбкой - глаза ее были ясны и широко открыты, в них не было ни грусти, ни страха. - Хочешь, я лягу рядом с тобой, моя Кэти?

- О Herz, mein Herz. Помнишь, как я сказала тебе это тогда? Да, я хочу, чтобы ты лег рядом со мной.

Он обнял ее и стал осыпать поцелуями ее лицо, а потом тихонько положил руку ей на грудь, чтобы она почувствовала ее жар на своем теле.

- Ты, правда, хочешь, Кэти, радость моя? Может быть, еще подождать...

- Нет, нет, я хочу теперь, сейчас.

Он прижал ее к себе бережно и нежно и почувствовал, как трепетно льнет к нему ее ослабевшее тело.

Потом Тони заснул и ничего не помнил, пока не почувствовал на своем лице дыхания Кэти. Она прильнула щекой к его щеке, и он услышал, как она сказала:

- Любовь моя, радость моя, тебе пора идти к себе. Уже давно рассвело, и через несколько минут придет Мария и принесет наш завтрак.

Но как можно было сразу расстаться с Кэти, которая лежала рядом, облокотясь на подушку, и глядела ему в глаза? Тонн привлек ее к себе и прошептал:

- Кэти.

- Да?

- Тебе хорошо было этой ночью?

- Да, очень, очень. У меня даже нет слов передать это.

- Я ничем не огорчил тебя? Ты не грустишь?

- Нет, все было прекрасно, радостно и чудесно. - Я так любил тебя, так любил!

- А я тебя.

- Мне хотелось отдать тебе свою жизнь.

- Ты отдал, Тони...

- И, может быть, поэтому я сегодня люблю тебя еще больше.

- И я тебя.

- И ведь это только начало. - Да, только начало.

- Ты никогда не разлюбишь меня, Кэти?

- Нет, пока не умру.

- Не умирай, Кэти. Давай жить вечно. Хорошо?

- Да, и с каждым днем будем любить друг друга все больше.

- Да. Ты красавица, моя Кэти, в этих круглых грудях живет богиня.

- А в твоих руках и чреслах - бог.

- Мне пора идти.

- Да. Она вот-вот придет. - Поцелуй меня еще раз.

Тони благополучно пробрался в свою комнату как раз вовремя, чтобы принять поднос с завтраком, который ему подала служанка; он невольно улыбнулся, увидев, что покровительствующая им экономная Филомена поставила оба завтрака на один поднос. Тони вынес его на террасу, пододвинул стулья к столу, принес сигареты и поставил небольшое деревце в кадке так, чтобы тень его защищала стул Кэти от солнца.

Звать ее не было надобности - она всегда слышала шаги девушки на лестнице и минуту спустя являлась к нему с собственным подносом. Тони думал, что она скажет, когда увидит предательский поднос с двумя приборами, - а может быть, она сама гордо распорядилась подать завтрак к нему. Из сада донеслись звуки гитары. Тони вышел на середину террасы и услышал чистый голос Кэти, напевавший "Wenn ich in deine Augen seh'". Как чудесно она придумала сказать ему этой песенкой, что она любит его и счастлива своей любовью.

Когда пение кончилось, Тони подошел к перилам и, заглянув через них, увидел Кэти, стоявшую внизу в своем новом халатике с перекинутой через плечо гитарой.

- Благодарю тебя, трубадур, - сказал он.

Она взглянула наверх.

- Ах, ты тут? Лови!

Она бросила ему маленький пучок цветов, который он поймал на лету.

- Вот цветы для тебя, господин мой, и веточка розмарина на память.

- Благодарю тебя, трубадур, я не забуду. Не фрейлейн ли Кэти прислала тебя, чтобы ты спел свою прелестную песенку?

- Я подумала, не все же уступать только мужчинам услады любви, и решила сама спеть aubade [Утреннюю серенаду (фр.)] своему возлюбленному.

- Чем мне отблагодарить тебя, трубадур?

- Завтраком, - деловито ответила Кэти. - Я сейчас поднимусь. А все готово?

- Да, и молоко стынет.

- Лечу наверх.

- Кэти, - окликнул Тони, когда она побежала.

- Да, - отозвалась она и, остановившись, оглянулась через плечо.

- Но ведь теперь уже нет никаких "so muss ich weinen bitterlich" [И горько плакать я должна (нем.)].