Ричард Олдингтон - Все люди - враги

Кэти замотала головой и послала ему воздушный поцелуй.

XI

В прохладной темной комнате не было слышно ничего, кроме громкого пения цикад: такого монотонного, ритмичного, что ухо само бессознательно разнообразило его. Тони дремал возле Кэти во время послеполуденной сиесты, прислушиваясь к цикадам и отсчитывая дни и недели под аккомпанемент их чирчирр, чир-чирр. Он представлял себе, как они сидят утром на деревьях, и входит цикада-дирижер, все встают и раскланиваются: "С добрым утром, господа, с добрым утром, герр Никиш", - и все начинают пиликать как одержимые - чир-чирр, чир-чирр, чир-чирр.

Эти мысли сбили его со счета, так что ему пришлось начинать все сначала, а тем временем пение цикад в саду превратилось в громкий плещущий шум фонтана.

Половина мая; значит, они уже прожили вместе больше пяти недель. Тони поднял голову, чтобы взглянуть на Кэти, которая лежала, повернувшись к нему спиной и опершись темной головкой на руку. Как прекрасны эти линии спины, бедер и согнутой ноги; они бегут, как ручей, ставший плотью. Что бы сказали постдарвинисты о причинах, заставляющих цикад поднимать этот шум с утра до ночи? Ах да это для того, чтобы прельстить самку. Выходит, когда Веласкео. писал свою Рокбайскую Венеру, он старался прельстить миссис Веласкес. Но Кэти прекраснее той. По-видимому, эти леди-цикады обожают музыку, и как трудно им, должно быть, угодить - несчастные самцы надрываются все лето, чир-чирр, чир-чирр, пока не падают замертво в изнеможении. Но когда же они находят время для любви? Ночью? Ночью-то они как раз и не поют. А какие разговоры между девушками: "Ты собираешься замуж за Альфонса, душечка?" - "Нет, дорогая, он вчера чир-чиркнул и сфальшивил, я просто не могла бы выйти замуж за такого мужчину". - "Ну, ничего, милочка, пойдем выпьем коктейль из росы!.."

- Тони!

- Да, моя красавица?

- О чем ты думаешь?

- О тебе и Веласкесе, и о том, сколько времени мы здесь, о цикадах, о фонтанах и коктейлях из росы, - Обо всем сразу?

- Нет, но все вперемежку, это называется поток сознания.

- А для кого коктейли из росы? Для меня? Или для Веласкеса?

- Нет, для бедных маленьких самок-цикад; они спились с горя, потому что их возлюбленные чир-чиркали фальшиво и опозорили себя.

- Ах, Тони, какая грустная история. Бедные маленькие цикадочки! Они так и не найдут себе возлюбленных?

- Им так надоест в конце концов пристрастие их кавалеров к искусству, что они заведут пылкие рома-, ни с древесными лягушками и потом им придется постричься в монахини и идти в лягушачьи монастыри под поганками.

Кэти повернулась на спину, потянулась, зевнула и согнула ногу, подняв колено. "Удивительно, - подумал Топи, - и какая радость для меня, нто она всегда так грациозна, даже в самые бессознательные моменты. Вряд ли в ней много немецкого".

- Который сейчас час, моя светлость? - спросила Кэти.

- Фрейлейн Катарина, я, кажется, уже не раз объяснял вам, - нельзя так говорить "моя светлость".

- Да, моя светлость.

- Без десяти четыре, дорогая. Помню, как-то мне случилось пойти пить чай к одному старику, который только что получил титул, и вот служанка принесла чай, когда его жены не было в комнате. Он грозно посмотрел на служанку и сказал важно этаким густым басом: "Доложите ее светлости, что чай подан".

А бедненькая служанка, которая трепетала перед ним, мак юная невеста, пискнула: "Да, моя светлость". Он был прямо вне себя от ярости. По-видимому, они ее муштровали несколько дней и чересчур перестарались.

- А я и не знала, что у вас в Англии тоже существует вся эта герр-гехеймратская белиберда, - сказала Кэти, соскакивая с кровати и приоткрывая ставню, от чего тело ее, освещенное солнечным лучом, стало вдруг похоже на бело-золотую статую.

- Как ты загорела, Кэти, - лицо, руки, щиколотки!

- Да, - сказала Кэти, грациозно поворачиваясь перед зеркалом. - Я похожа теперь на такую белую с черными пятнами свинку из цирка.

- Какое богохульство! Почему у тебя такое белое и гладкое тело?

- Я вылупилась из яйца среди гиацинтов. Это ты мне сказал, а то я бы и не знала. Знаешь, мне ужасно хочется пить.

- Хочешь, пойдем в кафе и съедим cassata alia Siciliana [Мороженое по-сицилийски (итал.)], а потом спустимся потихоньку к нашей бухточке?

- О, вот это чудесно! Кто придумал cassata, Тони? Наверное, какой-нибудь замечательный человек.

- Это был сицилийский поэт при дворе Фридриха Великого, - ответил Тони, сочиняя тут же, на месте. - Его мать была, сарацинская эмирша, а отец нормандский рыцарь. Он влюбился в одну византийскую девушку, которая объедалась сливочным мороженым, как некоторые другие леди. Однажды она сказала ему: