Ричард Олдингтон - Все люди - враги

- Какие?

- Да разные, - твои письма, платок, который ты обронила, а я подобрал и присвоил, и разные сентиментальные пустячки.

- Очень мило с твоей стороны, что ты сохранил их. Подари мне эти два наброска.

- С удовольствием, но они ужасно грубые, хотя и лучше того, что я способен сделать теперь. Я ничего не рисовал с августа тысяча девятьсот четырнадцатого года и с тех пор первый раз взялся только года полтора назад - пришлось начинать все сначала. Но в этом-то все и удовольствие работать над ними.

- Тони! - внезапно сказала Кэти.

- Что, милая?

- Можно мне купить гитару?

- Конечно. Дать тебе денег?

- Нет, у меня масса денег. Но тебе это не кажется глупым?

- Почему? Мне будет это приятно. Ты играешь на гитаре?

- Так, чуточку. У меня была гитара, когда я была студенткой. У нас у всех были. Но ты уверен, что тебе это не покажется...

- Чем?

- Ну, ребячеством или чем-то претенциозным, вроде Wandervogel? [Бродячего музыканта (нем.)] - По-моему, в миллион раз лучше иметь гитару, нежели радио. И я не нахожу никакой ребячливости и ничего претенциозного в том, чтобы у тебя был музыкальный инструмент, даже когда не умеешь играть на нем. А ты умеешь. Ты сыграешь и споешь мне что-нибудь из песен Гейне, Кэти?

- Попробую, но мне придется сначала немножко позаниматься. Интересно, можно ли достать на Эа какие-нибудь ноты?

- Может быть, и можно. А если нет, мы выпишем их из Германии.

- Странно, - сказала Кэти, - как современная жизнь и современные люди заставляют нас стесняться самых естественных и простых вещей, например, купить гитару или влюбиться. Мне кажется, люди по природе своей очень злы, все люди - и мужчины и женщины.

- А я думаю, что виной этому прислужницы бизнеса - Война и Религия. Я не думаю, что люди злы от природы, по крайней мере в этом смысле. Ведь вот, если понаблюдать за совсем маленькими детьми, которые еще не умеют говорить, то увидишь, как они угощают только тех, кого любят. Может быть, глупо говорить об этом, но ведь пища - единственная собственность ребенка. И дети готовы поделиться ею, а иногда даже отдать совсем.

- А потом отнимают или требуют обратно.

- Правда, но это только доказывает слабость человеческой природы. Самое важное, что они готовы отдать и иногда даже требуют, чтобы их дар приняли. Это доказывает, что человеческий детеныш не такой уж эгоист до мозга костей...

- А ты любишь детей? - устремив на него тревожный взгляд, спросила Кэти.

- Я еще никогда не видел такого ребенка, какого я мог бы полюбить, смеясь, сказал Тони, - но, наверно, я мог бы полюбить, например, твоего.

- Моего, - протянула Кэти и тотчас же заговорила о чем-то другом.

Тони пошел в банк получить деньги по чеку и проверить, действителен ли его аккредитив, а Кэти зашла в мастерскую примерить сшитые для нее платья. Потом они устроили новую оргию покупок - купили светлый шарф для Кэти, носовые платки, шляпу, гитару, кое-какие ноты и дали заказ выписать ноты из Лейпцига. Купили альбомы, карандаши и резинку - самую необходимую часть экипировки, как сказал Тони, - два томика Гейне и томик Ариосто, которого Тони почему-то вдруг захотелось почитать.

Потом они посидели в кафе на пьяцце, пили лимонад со льдом и смотрели на публику, пока не настало время возвращаться. Не считая стоимости платьев, они истратили около двух фунтов, и им казалось, что ведут роскошную и страшно расточительную жизнь. А сколько удовольствий и радости! За это можно было отдать и в два раза больше.

- Я рада, что мы живем наверху, на горе, - сказала Кэти, - хотя я очень люблю спускаться сюда, на пьяццу. Забавно иногда посмотреть на людей. И так приятно потом уйти от них подальше, так и тянет поскорей прочь, прочь с тобой. И это не только потому, что я хочу, чтобы ты принадлежал только мне, хотя ты сам знаешь, какая это для меня радость, а потому что я боюсь.

- Боишься! Чего?

- Людей. Когда я вижу солдат или чиновников, мне всегда становится страшно, не идут ли они, чтобы разлучить нас. Это очень глупо?

- По-моему, ты никак иначе и не можешь чувствовать, я и сам чувствую, что все люди нам враждебны. Но я знаю, что теперь они уже больше не мо"

гут вредить нам. Мы были слишком наивны, Кэти, слишком доверчивы. Нам не следовало расставаться в девятьсот четырнадцатом году. В этом наша саибка.

- Но ведь мы не могли остаться здесь, Тони.

- Нет, но мы должны были бы сразу поехать в Вену, ты могла бы спрятать меня в каком-нибудь маленьком отеле, и мы не теряли бы друг друга из виду. Потом, когда ты сделала бы все свои дела, мы вместе уехали бы в Англию. К тому времени, когда началась война, мы бы уже успели вернуться на Эа.