Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Едва дон Хенаро увидел нас в то утро, как он с необычайной проницательностью угадал, что произошло нечто серьёзное; хотя он и пытался скрыть волнение под напускной весёлостью, побледневшее лицо выдавало беспокойство, закравшееся в его душу.

— Сеньоры, у меня добрые вести, — объявил он. — Такие, что лучше и не придумаешь. Очень скоро всё уладится. Я завёл влиятельные знакомства. Конечно, потребовались кое-какие жертвы… понятно? Но я считаю, что сколько бы я для вас ни сделал, друзья мои, всё это будет лишь ничтожной платой за ваши заслуги.

Никто не ответил, никто даже лёгким кивком головы не одобрил речь дона Хенаро: одни и то же слова, ежедневно повторяясь, перестали оказывать желаемое действие,

Дон Хенаро, стараясь изобразить улыбку, осведомился:

— В чём дело? Случилось что-нибудь неприятное? Так расскажите поскорее, понятно? Вы же знаете — я весь в пашем распоряжении.

— Сеньор дон Хенаро, — сурово начал, выступая вперёд, тот, кто явился зачинщиком утренних беспорядков. — Так дольше продолжаться не может. Мы полагаем, что если нас хотят наказать, то мы уже достаточно наказаны, тем более что, кроме нас, виноваты ещё и другие. Их место — рядом с нами, но они живут в своё удовольствие и в ус не дуют.

— Полно ребячиться… понятно? — прервал его дон Хенаро. — Трудно поверить, что вы хотите причинить зло другим лишь потому, что сами не сумели вывернуться. Вам станет легче, если сюда попадут и те, кому удалось спастись? Разве это великодушно с вашей стороны? Разве, будь они па вашем месте, вы похвалили бы их за намерение сделать и вас несчастными? Кому бы это помогло? Неужели вам хочется, чтобы и другие терпели то же, что вы? Вам от этого будет лучше, а?

Никто не возражал.

Однако дон Хенаро был ещё далеко не уверен, что его речи оказали должное действие на аудиторию; поэтому он продолжал увещевать нас, придавая голосу самые медоточивые интонации. Затем он принялся водить пас поодиночке в дальний угол тюремного двора, где пытался убедить и растрогать каждого собеседника просьбами, обещаниями и красочным описанием его, дона Хенаро, забот о нас, неблагодарных, да, неблагодарных, ради которых он принёс столько жертв и провёл столько бессонных ночей.

Последними он отозвал дядю и меня.

— Видали! — воскликнул он, изображая самое искреннее негодование. — Эти дураки решили погубить меня. И это теперь, когда дней через десять они выберутся отсюда!

При этом известии мой дядя не смог скрыть своего ликования: ведь если нам жилось так недурно даже в тюрьме, то уж па воле мы и подавно заживём лучше, хотя бы потому, что сможем наслаждаться полной свободой.

— Вы тоже выйдете отсюда, понятно? Я сам всё устрою. Дело за малым — я жду удобного случая. Поэтому постарайтесь убедить этих болванов, что их непослушание принесёт всем огромный вред.

Битый час увещевал нас дон Хенаро подобным образом, а мы вновь и вновь клялись исполнить все его желания.

Не преувеличу, сказав, что обед в тот день стал настоящим праздником примирения. Все мы были так довольны новостями, принесёнными доном Хенаро, и так раскаивались в своём поведении, что каждый лез из кожи, лишь бы загладить свою вину перед нашим покровителем.

А он был так оживлён, так сыпал шутками и остротами, что даже мы, узники, на какой-то миг забыли о своей горькой доле и сочли себя счастливейшими в мире людьми. Остаток дня он провёл с нами, зорко следя, чтобы воодушевление, которое он вселил в нас за обедом, не исчезало ни на минуту. Наконец настал вечер, и дон Хенаро распрощался с нами.

Мы были совершенно восхищены им, чувствовали необычайный прилив сил, и если утром были готовы призвать на его голову все беды и причинить ему любое зло, то вечером с радостью ринулись бы защищать его от целого войска, если бы таковое осмелилось напасть на нашего кумира. С уст почти всех узников поочерёдно срывалась одна и та же фраза:

— О, какой добрый, прекрасный человек дон Хенаро!

Снова прошла почти педеля. Вечер был холодный, дождливый, ненастный, и мы улеглись спать раньше обычного.

Грозные и частые раскаты грома гулко раздавались под сводами тюрьмы. Двор то погружался в полную темноту, то озарялся вспышками молнии, и в эти секунды на полу и на стенах с невероятной быстротой мелькали очертания толстых тюремных решёток. Всё вокруг было пропитано сыростью, и людей пробирал озноб. Гроза всегда представляет собой внушительное зрелище; нам же, сидевшим в тюрьме, всё казалось особенно мрачным и зловещим. Никто не спал; мы лежали на койках, с головой укрывшись одеялами, и не осмеливались заговорить. Казалось, что могучий грохот грома заставил умолкнуть наши слабые голоса. Мы были объяты каким-то суеверным всеподавляющим страхом. Дождь лил как из ведра, и его однообразный шум ещё больше усиливал нашу тоску.