Ульмас Умарбеков - Рассказы

— Как самочувствие? Что-то вас вчера в чайхане не было видно? — спросил Абдуджалил-ака, протягивая руку. — А мы засиделись до полуночи, разговорились, вас вспоминали. Что это вас, правда, не было? Или нездоровится?

— Нет, я здоров, — с трудом улыбнувшись, успокоил его садовник. — Прошу вас, заходите в дом!

— Хоп, так когда будем справлять новоселье? — спросил председатель, взобравшись на веранду. — Или дом не понравился?

— Нет, почему же? Дом хорош. Как скажете, так сразу и переедем. Долго ли собраться двоим?

— Если так, пришлем людей. Помогут перетащить вещи.

— А как с фруктовыми деревьями? — вмешался Абдуджалил. — Их ведь не перетащишь.

— А что деревья? Срубим, — отрезал председатель. — Эка проблема!

— Что-что? — спросил садовник, не поняв последнего слова.

— Я говорю, это нетрудное дело. И опять же вам польза. Не думали, не гадали, а будут у вас на зиму дрова.

Старик вдруг как-то весь обмяк. Рука, потянувшаяся было за скатертью, застыла в воздухе. Он не мог вымолвить ни слова. Лицо побледнело, губы дрожали.

— Вот и дождь перестал, — заметил Абдуджалил, привстав с места. — Ох и фруктов будет нынче, как никогда!

Старик молчал.

— Ну, мы пойдем. Еще увидимся, дедушка, у вас в орешнике, — Абдуджалил направился к двери.

Вслед за ним встал и председатель:

— Передайте людям, которых мы вам пришлем, чтобы сразу же начали с деревьев. Эту орешину не так-то просто свалить.

— Нет.

— Что вы сказали?

— Не надо, говорю, людей. — Гулямкадыр-ата показал жестом на дверь. — Благодарствуем, спилим сами.

— Да вы что, шутите?

— Какие шутки, спилю сам — и делу конец. А дрова подброшу прямо к вам.

— Да погодите же… Вы понимаете, что говорите? Абдуджалил-ака, идите послушайте, что он говорит!

Но Абдуджалила давно уже и след простыл.

— Послушайте, Гулямкадыр-ата, я хочу, чтобы вам же было лучше, поймите меня…

Старик захлопнул за председателем дверь. Его била дрожь.

— Дрова! Из тебя из самого бы сделать дрова!

Он хотел еще что-то добавить вслед, но только махнул рукой.

— Удивляюсь! — наконец вымолвил он, и было непонятно, то ли обращал он это слово к себе, то ли относилось сказанное к председателю кишлачного Совета.

Вернувшись на веранду, он взял большую пиалу с остывшим чаем, разом осушил ее и, вытерев рукавом усы, еще раз оглянул орешину. Потом быстро-быстро засеменил на улицу. Там было пусто, лишь неподалеку, у калитки, играл голый малыш — наклонившись и достав руками до земли, любовался перевернутым небом.

Завидев садовника, ребенок заулыбался. Вдалеке показалась арба, доверху нагруженная сеном. Старик пошел ей навстречу, вспомнил, что сегодня базарный день — суббота и нужно купить продукты.

… К вечеру он возвратился домой успокоенным и даже повеселевшим. Напевая вполголоса свое любимое «Иду ли средь садов зеленых…», приготовил мясо, развел огонь и, о чем-то вспоминая, громко засмеялся.

— Ох, ну и скажет же Абдуджалил! Это я-то живу одной орешиной! А сам он чем живет? Вот уж три года двух гнедых холит-поит, хочет отличиться в козлодрании, разве не ясно? Каждому — свое. Я люблю орешину. Ну и что здесь плохого?

Старик посмотрел на орешину и быстро отвел взгляд. Настроение опять упало. Он уже машинально продолжал готовить обед. Плов получился невкусным и застревал в горле.

«Хоть бы внучек Мамадали был рядом, — подумал старик, — сидели бы сейчас вдвоем и разговаривали. Почему же все-таки дорога должна пройти именно через мой дом? Дрова будут к зиме! Надо же такое придумать!

Он вышел во двор. Темнота окутала уже все вокруг, нельзя было различить деревья.

По улице мимо дома прошла машина, проплыла по стене тень от листвы орешины. Старик постоял еще с минуту, потом пошел, лег обессиленно, закрыл глаза.

Утром он проснулся раньше обычного. В голове шумело. Свесив ноги на пол, старик посидел несколько минут на кровати, решая что-то про себя, потом встал, привычно умылся над арыком и пошел в сарайчик. Здесь хранились его столярные инструменты, аккуратно развешанные по стенам. Гулямкадыр-ата взял пилу, топор и пошел к орешине. Сердце гулко колотилось в груди, и, хотя погода была нежаркой и налетал то и дело прохладный ветерок, на лбу его выступила испарина.

— Попробую-ка сам начать, пока нет Мамадали. Пусть не говорит, что дедушка уж до того слаб, что не может справиться с единственным деревом.

Он провел пилой по затвердевшей коре, потянул к себе, но руки его задрожали, и пила со звоном упала.