Ульмас Умарбеков - Слепой дождь

Близится утро. Небо начинает светлеть. Тротуары в эту пору безлюдны. А вымытый ночью поливалками асфальт блестит, переливаясь, будто проезжую часть улицы выстлали черным бархатом. В мокром асфальте отражаются гирлянды огней, пунктирной линией убегающие вдаль.

Мунира вывела трамвай из ворот парка и, хлестнув тишину пронзительным звонком, тем самым как бы оповещая сонных горожан, что движение городского транспорта началось, подкатила к первой остановке. В вагон вошел пассажир. Мунира узнала его. Она встречала его всякий раз, когда работала в первую смену. Это был мужчина средних лет, в форме железнодорожника. В руках у него всегда была одна и та же большая черная сумка.

— Салам алейкум, амаки! На работу? — приветствовала его Мунира как старого знакомого.

— Здравствуй, дочка, — ответил пассажир. — Припоздала немного? Сколько на твоих?

Мунира взглянула на часы:

— Нет, амаки, вовремя иду. Всего лишь десять минут шестого.

— Ну, хорошо, если так. А я было начал беспокоиться. Сегодня тепловоз сдаем после ремонта. Помучились мы с ним.

Слушая пассажира, Мунира вкладывала рулон билетов в автоматическую кассу. Случайно взглянула в окно и вздрогнула. В зарослях шиповника, разросшегося у самого тротуара, она увидела женщину. Квадрат света, падающий из окна вагона, высветил из темноты край белого платья и белые дамские туфли, торчащие носками кверху.

— Ой, амаки, взгляните сюда! — крикнула Мунира.

— Что случилось?

Мужчина подошел к Мунире.

— Вон там, среди кустов…

Они вышли из вагона. Колючие ветви шиповника вверху густо переплелись, будто кто-то специально соорудил здесь шалаш. Железнодорожник осторожно раздвинул ветви.

— Фонарь у тебя есть? — спросил он.

И по тому, как прозвучал его голос, Мунира поняла — случилось недоброе. Она бросилась в вагон и через мгновение вынесла карманный фонарь.

— Посвети сюда.

Мунира направила луч на лицо женщины.

— Сдается мне, что ее убили, — проговорил железнодорожник.

— Ой, что вы, не может быть! — пролепетала Мунира. — Что же делать?

— Беги в парк, вызови «скорую помощь».

— Я… я… — Она не могла выговорить ни слова, ее трясло как в лихорадке.

— Беги! Беги!

Говорят же, муж и жена помирятся быстрее, чем кисейный платок высохнет. Говорят. А вот Рахим Саидов так не считает. Всякую ссору в семье он склонен сравнивать с короедом, подтачивающим дерево. Каким бы ни было дерево крепким, крошечный червь в конце концов свалит его или иссушит. Так и семья. Незаметно, от ссоры к ссоре, обиды вытесняют из сердец любовь.

Рахим Саидов старался, чтобы ссор в доме не было, но они случались все чаще и чаще. Говорят, нельзя луну прикрыть решетом. Их шумные пререкания с женой становились достоянием чуть ли не всего многоквартирного дома. В конце концов слухи достигли и его работы. И хотя хорошо знающие Саидова люди сочувствовали ему, легче от этого не становилось.

Стараясь с головой уйти в работу, он вскоре забывал о причинах, вызвавших скандал. Спустя день или два Рахим, не задумываясь над тем, кто из них прав, кто виноват, просил у жены прощения. Мунис оттаивала, и начинались обоюдные заверения и клятвы. В доме опять воцарялись мир и согласие. Вновь собирались у Саидовых друзья, и веселый смех и шумные разговоры доносились из открытых окон их квартиры. Соседки, что сидят по вечерам у подъезда на лавочках, многозначительно переглядывались. Одни осуждали Саидовых, другие сочувствовали им.

— Эх, послал бы бог Мунисхон ребенка, и успокоились бы они, — говорила какая-нибудь сердобольная женщина, и все охотно принимались рассуждать о том, какое значение имеет ребенок для укрепления семьи.

Невдомек было соседям, что Мунисхон сама не желает иметь ребенка. Не знали они и того, что Рахим смирился с этим.

Когда между ними вырастала стена отчуждения, Рахим не находил себе места. В глубине души он понимал, что бесконечно так продолжаться не может. Настанет день, когда надо будет предпринять решительный шаг. Но при одной только мысли об этом мужество оставляло его. И не только потому, что предстоял мучительный разговор с женой, — просто он все еще любил эту женщину. Потому-то не слишком прельщала его перспектива стать снова свободным. Не раз, стараясь помочь, вмешивались в его семейные дела родственники, но Саидов вежливо давал им понять, что при надобности решит все сам. И родственники махнули на него рукой.