Болеслав Прус - Анелька

Олеяж объявил лохмачу, что они идут в усадьбу мириться и что общество выбрало делегатом и его, Яна, как человека степенного. В заключение он спросил:

- Ну как? Пойдете, кум?

Ян молча встал, пошел в чулан и вынес оттуда новехонький кафтан. Но не успел он натянуть один рукав, как жена подняла крик:

- Это еще что! Ты, мокроглазый (у Яна все еще болели глаза), куда собрался? Я тебе покажу подписывать договоры! Садись и качай Зоську!

Толпа безмолвствовала, в окна и дверь с любопытством заглядывали бабы. А Ян стоял, не зная, на что решиться: надевать кафтан в рукава или скинуть его с плеч.

Видя, что он колеблется, жена схватила валек и давай колотить им мужа.

- Ах ты мокроглазый, растрепа, старый хрыч! Думаешь, взял молодую жену только для утехи! Ну-ка, садись к люльке! Хотелось тебе детей, так вот и качай!

И она все колотила его, наскакивая то спереди, то сзади.

Волосы свесились Яну на лоб. Мужик молча откинул их, натянул кафтан - и вдруг, поплевав на ладони, как хватит жену по голове, как начнет таскать! Господи, что тут было! Платок полетел в угол, валек - на лежанку, да так, что два горшка грохнулись с нее на пол.

- Перестаньте! Будет вам, Ян! - кричали женщины.

- Бейте, кум, валяйте, пока не взмолится! - советовали мужики.

Ян ничьих советов не слушал и действовал по своему разумению. Изрядно отделав жену, он напоследок пнул ее сапогом в бок и швырнул в угол. Потом застегнул кафтан, опоясался, надел новую шапку и сказал хладнокровно:

- Ну, куманьки, пойдемте в усадьбу, раз такое вышло решение.

Мужики только головами качали и шептали друг другу:

- Старый-то каким хватом оказался!

- Да, есть еще сила в руках!

- Ого! Он корец пшеницы может под мышкой унести!

Делегаты ушли, а бабы остались. Жена Яна, лежа на полу, причитала заунывно и певуче:

- Ой, матерь пресвятая Ченстоховская, что ж это такое творится? Видели, кумы? В моего старика бес вселился! Четыре года колотила я его - и он ни разу не пикнул, во всем меня слушался, а сегодня так осрамил перед людьми! Ой, и зачем я, несчастная, на свет родилась!

- Правда твоя! - сказала одна из соседок. - И мне было бы обидно, если бы мой на пятом году меня бить начал.

- Ой, жаль мне тебя, бедную, - утешала пострадавшую другая баба. Мужик, хоть и самый тихий, все равно что волк: волк смирен, покуда человечьего мяса не отведает. А уж коли Ян сорвался - будет тебя теперь лупить каждый божий день.

По дороге в усадьбу три депутата зашли к Гайде, который только что вернулся с работы (он занимался извозом), и рассказали ему все от начала до конца.

Гайда от ужаса даже руками всплеснул.

- Ах, еретик! Псякрев! - воскликнул он. - Третьего дня он содрал с меня за потраву три рубля, последние, не на что было хлеба купить девчонке, и она у меня сидела на одной холодной картошке. А теперь всю деревню в такую беду ввел!

- Кому-кому, а вам, кум, без него легче будет, - вставил Олеяж.

Гайда нахмурился.

- Мне что? Меня не пан, меня мои лошадки кормят, - пробурчал он.

- А может, еще все к лучшему обернется, - сказал Гжиб. - Попросим пани, чтобы она за ним послала, и подпишем договор. Хоть бы три морга - все лучше, чем ничего, да еще немец в придачу.

- Что правда, то правда, - подтвердил Гайда. - У меня пять моргов, а если прибавится три, так будет целых восемь: вот уж тогда человек может на панское не зариться.

- То-то вот! Говорил же я вам в воскресенье, что надо подписать! А вы тянули, покуда дело не сорвалось. Теперь все головы потеряли, мечутся в страхе. Ну, что хорошего? - сказал Олеяж.

Гайда рассердился.

- Не одним нам, и ему тоже худо будет! Если имение продаст, так ни с чем останется. Вы говорите, Шимон, что мы тянули. А он не тянул? Бывало разве когда-нибудь, чтобы он поговорил с мужиком по-людски? Чтобы растолковал, как и что, расспросил? Нет! Только и знает, что насмешничать да пыжиться, а теперь ни с того ни с сего поскакал в город и готовит там несчастье на наши головы. Проклятый!

Депутаты простились с Гайдой и медленно зашагали в усадьбу. А Гайда, проводив их, стоял в сенях, по своей привычке засунув руку за пазуху, и смотрел то на сад, то на длинный ряд надворных строений, тянувшийся справа от панского дома.

"Ничего! - сердито буркнул он про себя. - Не только нам, а и тебе будет худо, коли нет у тебя ни стыда, ни совести!"

Скоро Анелька прибежала к матери с вестью, что три мужика хотят поговорить с нею. Мать с трудом встала с кресла и вышла на крыльцо.

Мужики поклонились до земли, поцеловали руку у пани, и Олеяж приступил к делу: