Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Господи боже мой! Да потому, что после некоторых событий, которые разыгрались тут, у вас, пансиону грош цена. Не знаю, простите ли вы меня за откровенность? Чистый доход уменьшился еще в прошлом году, а сейчас, наверно, упал до нуля. Меж тем пану Казимежу все время нужны деньги, дело понятное, он человек молодой. Вы говорите, что образумите сына, что ж, это очень важное обстоятельство. Но если пан Казимеж и возьмется за какое-нибудь дело или как-то иначе себя обеспечит, этого еще мало. Расходы сократятся, но доходы не увеличатся.

- Я решительно ничего не понимаю, - в гневе прервала его пани Ляттер.

- Жаль, жаль! - прошептал он.

Опершись головой на руку, Згерский прикрыл рукою глаза. Ему казалось, что у него все кружится в глазах. Нет, не кружится, а качается из стороны в сторону. Но это открытие придало Згерскому отваги, его потянуло на еще большую откровенность.

- Простите, - сказал он, глядя на пани Ляттер, - я понимаю вашу щепетильность. Я понимаю, что женщина благородная не может отвечать на некоторые вопросы, особенно, если они заданы в неподходящее время. С другой стороны, вам до середины июля нужны четыре тысячи, я бы мог найти их; но... мне нужна гарантия! Пан Дембицкий и так уже разведывает, сколько процентов я получаю от вас за пять тысяч; он готов назвать меня ростовщиком за то, что я беру двенадцать процентов. Меж тем капиталец мой настолько невелик, а расходы настолько постоянны, что... при меньшем проценте я не мог бы просуществовать...

- К чему вы клоните, пан Згерский?

- Простите, сударыня, я хочу сказать, что не прочь одолжить вам четыре тысячи, но... под определенные гарантии. Я понимаю, что сегодня вы очень нуждаетесь в деньгах, но в июле легко вернете их. Однако...

- Говорите яснее, пан Згерский...

- Не покажется ли это вам неделикатным?

- В деловых интересах хороший тон не требуется.

- Вы меня потрясаете! - воскликнул Згерский, целуя ей руки. - Итак, я могу говорить без околичностей, так сказать, предъявить вам категорическое условие?

- Прошу.

- Отлично. Я не буду касаться вопроса о пане Казимеже... Правда, юноша он способный и симпатичный, но может существенным образом повлиять на ваше будущее.

- Что это значит?

- Это значит, что о пане Казимеже, кажется, слыхал уже кое-что пан Мельницкий и... похоже на то, что задумался... Надо полагать, поведение пана Казимежа может поколебать и пана Сольского... Вы меня поняли, сударыня?

- Нет, сударь.

- Тогда я буду еще точней, - ответил, несколько обидевшись, Згерский.

- Я целый час жду этого.

- Вот и чудесно! - улыбнулся Згерский. - Итак, я ссужу вас четырьмя тысячами до июля, если хотите, даже до декабря, если...

- Вы опять колеблетесь?

- Нет. Если я получу от вас записочку с уведомлением, что вы приняли предложение пана Мельницкого или пан Сольский сделал предложение панне Элене.

Пани Ляттер сжала руки.

- Вы очень уверены в моем добром отношении к вам! - сказала она с улыбкой.

- Но ведь я только друзьям могу оказывать подобные услуги.

- Вы требуете, чтобы я доверяла вам семейные тайны?

- Я доверяю вам половину своего состояния.

Пани Ляттер протянула руку, которую Згерский снова поцеловал, и сказала со смехом:

- Странный вы человек, а впрочем, я вам прощаю... Итак, каков же итог нашего разговора?

- Два итога, - сказал Згерский. - Я оставляю за вами пять тысяч до середины июля и... могу одолжить вам еще четыре тысячи, но...

- Но?

- Но только как будущей пани Мельницкой или как будущей теще пана Сольского.

- Какую же роль вы хотите сыграть по отношению ко мне? - воскликнула в негодовании пани Ляттер. - Я полагала, мы будем говорить о том, что ваши деньги в надежных руках, о процентах, а вовсе не о браках, меж тем вы упорно возвращаетесь к этой теме.

"Она очень самоуверенна", - подумал Згерский. И с сочувственным и в то же время смущенным видом ответил:

- Сударыня!.. я не смею сказать: дорогой друг мой! Какую роль я хочу сыграть по отношению к вам?.. Это большая смелость с моей стороны, но я скажу вам какую. Я хочу сыграть роль друга, который выводит узника из его темницы, хотя тот упирается и сердится... Сударыня, - прибавил он, целуя пани Ляттер руки, - не думайте обо мне худо. Вы переживаете сейчас важную эпоху в своей жизни, вы колеблетесь, а посоветоваться вам не с кем. Так вот, я буду вашим советчиком, мало того, исполнителем вашей воли, и я уверен, что пройдет полгода, и вы скажете мне спасибо. Впрочем, что говорить о благодарности!.. - вздохнул он.