Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

"Не огорчайся, дочь моя, - говорилось в другом месте, - если кто-нибудь думает о тебе дурно или говорит такое, что тебе тяжело слушать. Ты еще хуже должна о себе думать и верить, что никого нет слабее тебя... Не в устах человеческих ищи успокоения: хорошо ли, плохо ли говорят о тебе люди, ты от этого не станешь другим человеком. Где же истинный покой и истинная слава? Разве не во мне?"

"Но ведь это жестокое письмо, - подумала Мадзя, - написано матерью, которая от имени семьи отвергает меня. И за что?.."

Сердце Мадзи сжалось от боли, и она начала просматривать другую главу.

"Надо уйти от тварей земных, - советовал дух, - забыть себя самого и вознестись мыслью на ту высоту, с которой можно видеть, что нет среди тварей земных никого, кто был бы подобен тебе, творцу вселенной. Все ничто, кроме бога, и должно быть почитаемо ничем".

Отдохнув, Мадзя нашла главу "О стремлении к вечной жизни".

"Дочь моя! Когда почувствуешь в себе нисшедшую свыше жажду вечного блаженства и пожелаешь освободиться от телесных уз, дабы созерцать ничем не затемненный свет мой, открой свое сердце и с радостью и благодарением прими святое наитие... Еще на земле ты должна пройти искус, многое претерпеть. Исполнятся желания других, ты же будешь терпеть неудачи. Люди будут внимать другим и пренебрегут твоими словами. Другие будут просить и получат, ты же будешь просить, но ничего не достигнешь. Других будут прославлять людские уста, тебя же никто не помянет... Но вспомни, дочь моя, о плодах твоих страданий, близком конце их и награде великой - и ты не почувствуешь тяжкого бремени и укрепишься в своем долготерпении. Ибо за суетную свободу, от которой ты теперь добровольно отречешься, ты получишь свободу вечную на небесах... Там за понесенное бесчестие я воздам тебе славою, за печаль веселием, за уничижение - вечным престолом царским..."

Когда спустились сумерки и Мадзя закрыла книгу, она уже удивлялась, почему письмо матери причинило ей такую боль. Разве не сказано, что ей суждено пройти через многие испытания? И не станет ли меньше цена страданий, если она не сумеет перенести их со смирением?

Минуло еще несколько дней, писем от брата не было.

"Наверно, ему не хочется писать, - думала Мадзя. - А может, он в пути? Может, хочет сделать мне сюрприз и неожиданно пришлет телеграмму с просьбой приехать?.."

Но в душе ее просыпались сомнения: а что, если Здиславу стало хуже, а что, если он отрекся от нее, как мать?

Мадзя не только не давала себе сформулировать эти опасения, она даже не позволяла себе думать о них. Всякий раз, когда в уме ее, охваченном тревогой, возникали слова: "Ему стало хуже", - она шептала "Богородице, дево, радуйся" либо хваталась за Фому Кемпийского и погружалась в чтение.

Она вторично исповедалась за эту неделю, на этот раз в часовенке у монахинь, обложилась духовными книгами и целыми днями размышляла о боге последней надежде страждущих. Душа ее уносилась в небеса; в памяти изглаживались следы земных страстей.

"Все ничто, кроме бога, и должно быть почитаемо ничем", - все чаще повторяла она в порыве восторга.

Наконец как-то в полдень почтальон принес сразу две открытки из Вены. Здислав писал в обеих открытках, что осматривает живописные окрестности города и не созывал еще консилиума.

"Как он беспечен!" - с горечью подумала Мадзя.

Вдруг взгляд ее упал на дату одной из открыток: пятое сентября, а на другой открытке - третье сентября.

"Третье сентября сегодня, а пятое - послезавтра, - сказала она про себя. - Почему же он ставит даты, которые еще не наступили? Может быть, он так болен, что теряет память, или... ему опротивело писать мне?"

Отказавшись от обеда, Мадзя поспешила в монастырь, шепча на ходу слова молитвы. В швейной мастерской она поработала вместе с сиротами, а затем вышла в сад со своей любимой книгой.

"Когда человек дойдет до того, что ни у кого не ищет утешения, тогда только в общении с богом он начинает находить истинную радость. Тогда и покой обретает, как бы не обернулись его дела. Тогда не обрадует его чрезмерно удача, но не опечалят и превратности судьбы. Он предаст всего себя с надеждой в руки господа, который для него все, для которого ничто не гибнет и не умирает, но живет и по манию его служит ему..."

"То же самое говорил Дембицкий", - сказала про себя Мадзя. Воспоминание об этом наполнило ее радостью, особенно когда она, перелистывая страницы, нашла пророческие слова, как будто обращенные к ней:

"И низойдет мир в день единый, который одному богу ведом. И будет это не нынешний день, на смену которому приходит ночь, но свет вечный, сияние бесконечное, мир долгий и покой полный..."