Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Меня? Ах, вот как! - воскликнула Мадзя. - Да, вспоминаю... Когда мы еще жили у пани Ляттер, приехал как-то брат Ады и обратил внимание на Элену Норскую. Ада мне тогда призналась, что ревнует его к Элене. "Если мой брат, - сказала Ада, - влюбится в Элену, он перестанет любить меня".

- Да, да! - подтвердила панна Цецилия. - Наверно, так оно и есть. Ну конечно же!

После обеда панна Цецилия сходила в город, а потом уже до самого вечера не расставалась с Мадзей.

В девять часов Мадзя поехала с подругой на вокзал, где они со слезами распрощались, обещая как можно чаще писать друг другу.

- Никак не могу примириться с мыслью, - сказала Мадзя, - что ты добровольно заточаешь себя в монастырь, в тюрьму...

- Просто ты еще не знаешь, как утомительна мирская жизнь, и тебе непонятно, сколько утешения в чувстве, что приближаешься к вечности.

- О, если бы эта вечность существовала! - прошептала Мадзя.

- Ты не веришь? - изумилась панна Цецилия. - И все же она существует.

Кондуктора торопили пассажиров и со стуком захлопывали двери вагонов.

- Прощай, Цеся!

Панна Цецилия, высунувшись из окна, повторила:

- Существует, Мадзя, верь!

Звонок, свисток - и... поезд тронулся.

- Прощай, Цеся! - еще раз крикнула Мадзя.

- Существует! Существует! - отвечал ей нежный голос, заглушаемый стуком колес.

- "Да-да! Существуют только фосфор, жиры, железо и - небытие! - думала Мадзя. - Но не все ли равно, что будет там! Хоть бы изведать счастье в этой жизни!"

На следующий день, в ту самую минуту, когда Мадзя подумала, что бы это могло приключиться с паном Казимежем, явился он сам. Ровно в шесть вечера постучался в дверь и, робко поздоровавшись, преподнес Мадзе розу, на этот раз алую.

Мадзя покраснела, только теперь заметив, что на столике еще стоит первая роза, уже увядшая. Та была бело-розовая. Осмелься кто другой дарить Мадзе розы такого символического цвета, она бы, пожалуй, порвала с ним. Но пану Казимежу Мадзя вполне доверяла.

"Что-то дальше будет?" - с любопытством подумала она, смеясь в душе.

Мадзя была убеждена, что это какая-то невинная и поэтическая игра. Разве не заменила она пану Казимежу сестру и мать? Ей казалось, что об этом ее решении заменить ему сестру и мать должен знать весь мир и, в первую очередь, он сам.

- А я думала, вы уехали из Варшавы, - сказала Мадзя.

У пана Казимежа чуть дрогнули губы: значит, о нем здесь думали!

- Нет, - возразил он, - вы предполагали другое: что я бросил банк.

Мадзя с изумлением взглянула на него.

- Откуда вы знаете?

- В некоторых случаях жизни в нас пробуждается дар ясновидения, ответил пан Казимеж, глядя в сторону. - Но успокойтесь, я не бросил банк. Мне открылась там новая область для наблюдений, новый мир! И порой мне кажется, что судьба лишь для видимости сделала меня конторщиком, как Фурье торговым агентом, а в действительности направила меня как раз на тот путь, который всегда был моим призванием.

Мадзя слушала его с увлечением. Это был уже не просто мужчина, который интересовал ее, это был гений, пробужденный, увы, не ею.

Из ее груди вырвался затаенный вздох; пан Казимеж, продолжая говорить, придвинулся к Мадзе так близко, что касался ее платья.

- Поступив на работу в банк, я очутился, как сказали бы поэты, у самого источника земных горестей, в лаборатории, где выращиваются микробы болезней современного общества. Представьте себе, что благодаря связям с заграницей и телеграфу мой принципал узнает о понижении или повышении ценных бумаг на десять - двадцать часов раньше, чем прочие смертные. Это дает ему возможность одни бумаги с выгодой покупать, а другие - с выгодой, или по крайней мере без убытка, продавать всяким беднякам или простакам, не получающим телеграмм из-за границы. К тому же в другой конторе моего принципала, как рой мух в мясном ряду, кишмя кишат ростовщики, скупщики зерна, леса, водки, сахара, а также множество неопределенных личностей, среди которых можно увидеть и пана Згерского. Все эти люди как будто бы действуют самостоятельно, на свой страх и риск, а на деле они всего лишь агенты нашего банка. По нашей указке они покупают и продают зерно, шерсть, дома, участки, наследственные капиталы - все, что угодно. Меня ничуть не удивило бы, если бы в нашей конторе торговали женщинами для турецких гаремов или рабами для южно-американских плантаторов. Все, что можно купить, продать, нанять или дать взаймы, должно здесь приносить барыши, и немалые.

При этих словах пан Казимеж осторожно взял руку Мадзи, с изумлением слушавшей его рассказ.