Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Да, в весьма, весьма невыгодном свете представляется ей теперь пан Казимеж! Мадзя даже рассердилась на себя за то, что посмела сравнить гения с обыкновенным человеком, каким был ее брат. И тем громче заговорило в ней чувство долга по отношению к пану Казимежу, которому еще в полдень она, негодная, собиралась заменить сестру и мать, а вечером готова бросить его на произвол судьбы.

В ближайшие дни Мадзя не написала ни брату, ни отцу и не видела пана Казимежа. Все ее мысли были поглощены уроками, которые постепенно становились все продолжительней и отнимали у нее уже не по часу, а по полтора часа, хотя плата оставалась прежней. Приходилось спешить. После каникул ее ученицам предстояло держать экзамены; их родители и опекуны, сладко глядя на Мадзю, намекали, что время бежит и что девочки лучше всего усваивают те предметы, которые Мадзя проходит с ними на уроках.

Как-то часов в семь вечера Мадзя вернулась домой в полном изнеможении; она села на диван, откинула голову на спинку и, глядя в потолок, стала прислушиваться к стуку швейной машины. Вдруг в комнату вошел пан Казимеж.

Он с улыбкой преподнес ей чудесную розу и, поцеловав руку, сказал:

- Это в благодарность.

- За что? Да вы садитесь, - сказала Мадзя, краснея при мысли о том, что ее комнатушка так мала и что все здесь чужое.

- За что? - переспросил пан Казимеж. - А ведь я уже служу у своего банкира... благодаря вам.

- Ах, вот что! Вы прекрасно сделали!

Пак Казимеж тряхнул головой.

- Да что и говорить! Ведь до нашей с вами встречи в Саксонском саду я раздумывал, что лучше - стать корреспондентом у банкира или пустить себе пулю в лоб. У меня даже револьвер был при себе.

Мадзе вспомнился пан Круковский, который заявил, что в день ее свадьбы застрелится из револьвера. Непременно из револьвера.

- Вот видите, - заметила она, - ко всему можно привыкнуть.

- Даже к званию конторщика, но при одном условии.

- Каком?

- Что в этот мерзкий вертеп, именуемый банкирской конторой, приносишь рай в своей груди.

- Теперь вы уже верите в рай?

- Да, уверовал.

Мадзя была рада визиту пана Казимежа, но где-то в глубине души ее терзало беспокойство. Быть может, это была безотчетная тоска по брату, который за сотни миль отсюда вел такую одинокую жизнь? А может, на белых стенах комнатки промелькнула тень Сольского?

- В эти дни, - продолжал пан Казимеж, - я убедился, что можно познать рай здесь, на земле. Вчера мне показали наше казнохранилище. Слышите, я уже говорю "наше"! Немало денег повидал я на своем веку, но тут впервые увидел миллион. Сколько там вот таких маленьких мешочков с золотом, сколько вот таких огромных мешков с серебром! А какие горы банкнот! Право, эти пачки рублевых, десятирублевых и сторублевых билетов, уложенные одна на другую, производят странное впечатление: становишься как-то равнодушен к ним. Когда смотришь на такую уйму денег, приходится чуть ли не убеждать себя в том, что это те самые деньги, которые составляют цель всех стремлений, источник счастья, ту нить, которая связывает людей. Я прямо опьянел от этого зрелища!

Мадзя в это время думала о человеке, который распоряжался огромными деньгами, и, однако, они не опьяняли его, а, как прирученные звери, повиновались его воле.

- Когда я вышел из хранилища, - говорил пан Казимеж, - я посмотрел в окно на противоположную сторону улицы и увидел нищенку с двумя детьми. Кто знает, подумал я, может, у этой бедной женщины чувства и инстинкты благородней, чем у моего шефа! Как глупо устроен мир! Один человек изнывает от скуки на вершине земного могущества, а другой, ничуть не хуже его, оплакивает судьбу свою и своих детей. А как легко было бы исправить это! Как просто устроить так, чтобы мой банкир не томился от избытка богатства, а эта бедная женщина - от нужды. Для этого нужно совсем немного.

- Общественная реформа, - вставила Мадзя.

- Нет, только любовь, - ответил пан Казимеж.

- О!

- Да, панна Магдалена. В природе все проникнуто эгоизмом. Человек, стремящийся к цели, так же крушит своих ближних, как ядро, выпущенное из пушки. Но если бы он любил их, то сдержался бы. Ах, любовь! Если бы в мире воцарилась любовь, тогда вихрь, который ныне ломает ветви, нежно лобзал бы их. Молния, которая повергает в прах деревья, скользила бы по ним, согревая от мороза своими огненными языками. Будь повсюду любовь, простой кирпич засверкал бы, как брильянт, цветы расцветали бы на груди человека, а люди... люди были бы счастливы! Больница, тюрьма и даже... гнусная банковская контора становятся раем, когда в них совьет гнездо эта нежная гостья.