Болеслав Прус - Кукла

- Пан Ксаверий, что это за безобразие, тысяча чертей! Может, вы и в своей спальне храните подобные вещи?

Второй помощник директора появился на одно мгновение. Он заглянул, исчез и закричал в коридоре:

- Войцех! Сто тысяч чертей! Сию минуту подчисть, не то я велю положить тебе все это на стол...

- Щепан! Зараза! - откликнулся уже за перегородкой третий голос. - Если ты мне еще раз, сукин сын, бросишь конюшню в таком виде, я тебя заставлю языком это вылизать.

Одновременно раздалось несколько глухих ударов, словно кого-то схватили за голову и стукнули о стену.

Через минуту, глянув ненароком в окно конюшни, Вокульский увидел паренька в куртке с металлическими пуговицами, который выбежал во двор за метлой, а найдя таковую, мимоходом треснул по голове глазевшего с улицы еврея. Вокульский, как физик, подивился новой форме сохранения энергии, при которой гнев директора таким необыкновенным способом настиг существо, находящееся за пределами манежа.

Между тем директор велел вывести кобылу в коридор. Это было чудесное животное, на тонких ногах, с маленькой головой и глазами, глядевшими умно и нежно. На ходу лошадка повернулась к Вокульскому, обнюхала его и зафыркала, словно угадав в нем хозяина.

- Она уже признала вас, - сказал директор. - Дайте ей сахару... Прекрасная кобыла!

И он достал из кармана грязный кусок сахару, попахивающий табаком. Вокульский протянул его кобыле, которая, не задумываясь, проглотила его.

- Ставлю пятьдесят рублей, что она выиграет!.. - воскликнул директор. Принимаете?

- Конечно, - ответил Вокульский.

- Выиграет обязательно. Я дам первоклассного жокея и сам научу его, как ее вести. Но останься она у барона Кшешовского - разрази меня гром, если бы она не приплелась третьей к столбу. Да и вообще я не стал бы держать ее.

- Директор никак не может успокоиться, - сладко улыбаясь, вставил Марушевич.

- Успокоиться! - крикнул директор, багровея от гнева. - Ну, посудите сами, пан Вокульский: могу ли я поддерживать отношения с человеком, осмелившимся рассказывать, будто я в Люблинском продал лошадь, у которой был колер... Подобные вещи не забываются, пан Марушевич! - кричал он, все более повышая голос. - Не вмешайся граф, у пана Кшешовского сейчас сидела бы пуля в ноге... Я продал лошадь с колером... Хоть бы мне пришлось доложить сто рублей - лошадь выиграет. Хоть бы она пала после скачек... Пан барон еще увидит! У лошади колер! Ха-ха-ха! - разразился он демоническим смехом.

Осмотрев лошадь, все трое прошли в канцелярию, где Вокульский уплатил, что причиталось, поклявшись в душе никогда в жизни не упоминать про колер. Прощаясь с директором, он спросил:

- Нельзя ли пустить лошадь на скачки, не указывая фамилии хозяина?

- Сделаем.

- Только...

- О! будьте спокойны, - ответил директор, пожимая ему руку. - Для джентльмена скромность - первая добродетель. Надеюсь, что и пан Марушевич...

- О! - подтвердил Марушевич и произвел такое выразительное движение головой и руками, что не могло быть никакого сомнения в том, что тайна глубоко погребена в его груди.

Обходя манеж, Вокульский услышал сначала хлопанье бича, а затем перебранку четвертого господина с помощником директора.

- Это невежливо, сударь мой! - кричал четвертый. - У меня костюм лопается по швам...

- Выдержит, - флегматически возражал пан Шульц, хлопая бичом в сторону второго господина.

Вокульский вышел на улицу.

Он простился с Марушевичем и уже садился в пролетку, как вдруг ему в голову пришла странная мысль:

"Если эта лошадь возьмет приз, панна Изабелла полюбит меня..."

Остановив извозчика, он снова пошел в манеж; животное, минуту назад для него безразличное, вдруг стало близким и дорогим.

Входя в денник, он услышал тот же характерный звук, будто кого-то колотили головой о стену. И действительно, из-за перегородки выскочил мальчик Щепан с пылающими щеками и взъерошенными волосами, которые, по-видимому, только что трепала чья-то рука; следом за ним появился конюх Войцех, вытирая о куртку слегка засаленные пальцы. Вокульский дал старшему три рубля, младшему рубль и обещал их поблагодарить, только бы за лошадкой был хороший уход.

- Уж буду, сударь, беречь ее пуще жены, - ответил Войцех, кланяясь в пояс. - Да и хозяин ее не обидит, будьте уверены... На скачках, сударь, кобылка полетит как ветер...

Вокульский вошел в денник и с четверть часа пробыл с лошадью. Ее нежные ножки вызывали у него беспокойство, и он вздрагивал всякий раз, как по ее бархатистой коже пробегала дрожь: ему казалось, что она заболевает. Потом он обнял ее за шею, а когда она положила голову ему на плечо, поцеловал ее и прошептал: