Болеслав Прус - Кукла

- А если вам даже удастся это, что тогда? - спросил Вокульский.

- Слава, которой не достигал еще ни один человек, - отвечал Охоцкий. Вот моя жена, моя возлюбленная... Будьте здоровы, мне пора...

Он пожал Вокульскому руку, сбежал с холма и исчез между деревьями.

Ботанический и Лазенки уже погружались в вечерний сумрак.

"Безумец или гений? - думал Вокульский, чувствуя, что и сам он находится в состоянии сильного возбуждения. - А если гений?"

Он встал и направился в глубину сада, смешавшись с гуляющими. Небо, нависшее над холмом, с которого он только что спустился, внушало ему какой-то священный ужас.

В Ботаническом саду было людно, по всем аллеям плотными рядами фланировали гуляющие, лишь кое-где этот сплошной поток разбивался на отдельные группы; скамьи прогибались под тяжестью сидевших. Вокульскому то и дело преграждали дорогу, наступали на пятки, задевали локтями; со всех сторон звучали говор и смех. В Уяздовских Аллеях, у каменной ограды Бельведерского парка, возле решетки со стороны больницы, на самых уединенных дорожках и даже на загороженных тропинках - всюду было шумно и весело. Чем становилось темнее, тем гуще и шумней была толпа.

- Мне уже места не хватает на свете! - пробормотал Вокульский.

Он прошел в Лазенки и там отыскал спокойный уголок. На небе заискрилось несколько звезд. Из аллей доносились шорохи и голоса, от пруда тянуло сыростью. Время от времени над головой его с жужжанием пролетал жук или беззвучно скользила летучая мышь; в глубине парка жалобно попискивала какая-то птичка, тщетно призывавшая друга; с пруда долетали далекий всплеск весел и молодой женский смех.

Навстречу ему шли двое, близко прижавшись друг к другу, и тихо разговаривали. Они свернули с дорожки и укрылись в тени ветвей. Он подумал с болью и сарказмом:

"Вот они, счастливые любовники! Шепчутся и убегают, как воры... хороши порядки на свете, а? Любопытно, насколько было бы лучше, если б миром управлял Люцифер? А что, если бы сейчас ко мне подошел бандит и убил меня в этом глухом углу?.."

И он представил себе, как приятно, должно быть, когда холодное лезвие пронзает разгоряченное сердце.

"К несчастью, - вздохнул он, - сейчас запрещено убивать других; можно только себя - лишь бы сразу и наверняка. Что ж..."

Мысль о таком верном средстве спасения успокоила его. Постепенно им овладевало некое торжественное состояние духа; он решил, что наступает момент, когда следует отчитаться перед собственной совестью, подвести итог своей жизни.

"Если б я был верховным судьей и меня бы спросили: "Кто достоин панны Изабеллы: Охоцкий или Вокульский?" - я вынужден был бы признать, что Охоцкий... На восемнадцать лет моложе меня (восемнадцать лет!) и так хорош... В двадцать восемь лет кончил два факультета (я в его возрасте только начинал учиться...) и уже сделал три открытия (я - ни одного!). И вдобавок ко всему - это сосуд, в котором зреет великая идея... Мудреная вещь - летательная машина, но он, несомненно, нашел гениальную и единственно возможную исходную точку для ее изобретения. Летательная машина должна быть тяжелее воздуха, а не легче его, как воздушный шар, ибо все, что летает, начиная от мухи и кончая исполином-ястребом, тяжелее воздуха. У него правильная исходная точка и подлинно творческий ум, что он доказал хотя бы своим микроскопом и лампой; и кто знает, не удастся ли ему построить и летательную машину? А в таком случае он вознесется в глазах человечества выше Ньютона и Бонапарта, вместе взятых... И с ним-то мне состязаться! А если когда-нибудь возникнет вопрос: кто из нас двоих должен устраниться неужто я не стану колебаться?.. Что за адская мука говорить себе: ты должен принести себя в жертву человеку в конце концов такому же, как и ты, смертному, подверженному болезням и ошибкам, и главное - такому наивному... Ведь он еще совсем ребенок: чего-чего только не выболтал он мне сегодня!.."

Странная игра случая. Когда Вокульский служил приказчиком в бакалейной лавке, он мечтал о perpetuum mobile - машине, которая бы сама себя приводила в движение. Когда же он поступил в подготовительную школу и понял, что подобная машина - абсурд, самой лелеемой, самой сокровенной мечтой его стало - изобрести способ управления воздушным шаром. То, что для Вокульского было только фантастической тенью, блуждающей по ложным путям, у Охоцкого приняло форму конкретной проблемы.

"Как жестока судьба! - с горечью размышлял он. - Двум людям даны почти одинаковые стремления, но один из них родился на восемнадцать лет раньше, другой - позже; один - в нищете, другой - в достатке; одному не удалось вскарабкаться даже на первую ступень знания, другой легко перескочил через две ступени. Его уже не сметут с пути политические бури, как меня, ему не помешает любовь, в которой он видит лишь развлечение, тогда как для меня, прожившего шесть лет в пустыне, в этом чувстве - небо и спасение... даже больше!.. Вот он и превосходит меня на любом поприще, хотя я одарен теми же чуствами и тем же пониманием действительности, а трудился, уж наверное, больше его!"