Болеслав Прус - Кукла

"Если бы можно было все так стереть... И тот камень, и развалины... Все!"

Он чуствовал, как в нем пробуждается непреодолимый инстинкт разрушения, и в то же время отдавал себе отчет, что это симптом болезненный. С огромным удовлетворением он заметил, что может не только спокойно думать о панне Изабелле, но даже воздавать ей должное.

"Почему, собственно, я выходил из себя? - размышлял он. - Если б не она, я бы не сколотил состояния... Если б не она и не Старский, я не поехал бы в Париж и не познакомился бы с Гейстом, а под Скерневицами не излечился бы от своей глупости... Словом, оба они меня облагодетельствовали. В сущности, мне бы следовало сосватать эту идеальную парочку или хотя бы помочь им устраивать свидания... Подумать только, на каком навозе расцветет открытие Гейста!.."

В Ботаническом саду было тихо и безлюдно. Вокульский обошел колодец и стал медленно подниматься на тенистый холм, где более года назад он впервые разговаривал с Охоцким.

Ему казалось, будто холм этот служит основанием гигантской лестницы, наверху которой ему являлась статуя таинственной богини. Она и теперь представилась его взору, и Вокульский с трепетом заметил, что облака, окутавшие ее голову, на миг рассеялись. Он увидел строгое лицо, развевающиеся волосы и проницательный львиный взгляд, устремленный на него из-под бронзового чела с выражением подавляющей мощи... Крепясь изо всех сил, он выдержал этот взгляд и вдруг почуствовал, что растет... растет... что голова его уже поднялась выше деревьев парка и почти касается обнаженных ног богини.

Тогда он понял, что эта чистая и нетленная красота есть Слава и что на вершинах ее нет иной услады, кроме трудов и опасностей.

Домой он вернулся грустный, но по-прежнему спокойный. Прогулка словно связала невидимыми узами его будущность с той далекой полосой жизни, когда он, еще приказчиком или студентом, мастерил машины с вечным двигателем и управляемые воздушные шары. Что же касается последних десяти - пятнадцати лет, то они были только перерывом и потерей времени.

"Мне надо куда-нибудь поехать, - сказал он себе. - Я должен отдохнуть, а там... посмотрим..."

После обеда он послал в Москву длинную телеграмму Сузину.

На другой день, около часу, когда Вокульский завтракал, явился лакей Вонсовской и доложил, что барыня ожидает в карете.

Вокульский бросился на улицу. Вонсовская велела ему садиться.

- Я забираю вас с собой, - сказала она.

- Обедать?

- О нет, всего лишь в Лазенки. С вами безопаснее разговаривать при свидетелях и на свежем воздухе.

Но Вокульский был мрачен и молчалив.

В Лазенках они вышли из кареты и, обогнув дворцовую террасу, стали медленно прогуливаться по аллее, примыкающей к амфитеатру.

- Вам следует встречаться с людьми, пан Вокульский, - начала вдова. Пора вам очнуться от своей апатии, иначе вы упустите сладкую награду...

- О, неужели?..

- Уверяю вас. Все дамы интересуются вашими терзаниями, и, бьюсь об заклад, не одна из них готова взять на себя роль утешительницы.

- Или поиграть моими мнимыми терзаниями, как кошка затравленной мышью?.. Нет, сударыня, мне не нужны утешительницы, потому что я совсем не терзаюсь, и тем более - по милости дам.

- Послушайте... - вскричала Вонсовская. - Вы еще скажете, что вас не сокрушил удар маленькой ручки...

- Так и скажу, - ответил Вокульский. - Если кто и нанес мне удар, то отнюдь не прекрасный пол, а... право, не знаю... может быть, рок...

- Но все-таки с помощью женщины...

- А главное - моей собственной наивности. Чуть ли не с детства искал я чего-то великого и неведомого; а так как на женщин я смотрел только глазами поэтов, которые страшно им льстят, то и вообразил, что женщина и есть то самое великое и неведомое. Я ошибся, и в этом секрет моего временного помрачения, которому, впрочем, я обязан тем, что разбогател.

Вонсовская остановилась.

- Ну, знаете, я поражена... Мы виделись позавчера, а сегодня вы кажетесь совершенно другим человеком, каким-то древним старцем, который пренебрегает женщинами.

- Это не пренебрежение, а результат наблюдения.

- А именно?

- Что существует порода женщин, которые только затем и живут на свете, чтобы дразнить и разжигать страсти мужчин. Таким образом они превращают умных людей в дураков, честных - в негодяев, а глупцов оставляют глупцами. Они окружены роем поклонников и играют в нашей жизни такую же роль, как гаремы в Турции. Итак, вы видите, что дамы напрасно соболезнуют моим мукам и надеются мною позабавиться. Мое дело - не по их части.