Болеслав Прус - Кукла

Я думал, что меня хватит удар.

- Господин советник, - говорю я, - вы человек солидный и не откажетесь сообщить, откуда у вас эти сведения.

- Да весь город об этом трезвонит: впрочем, пусть Шпрот даст вам по этому поводу разъяснения.

- Пан Шпрот, - говорю я, поклонившись, - мне отнюдь не хотелось бы обойтись с вами неуважительно, тем более что я требовал от вас удовлетворения, в чем вы мне отказали, как последний мерзавец... да, мерзавец, пан Шпрот... Однако заявляю вам, что вы либо разносите сплетни, либо сами измышляете их...

- Это еще что такое? - гаркнул Шпрот, опять, как тогда, колотя кулаком по столу. - Отказал, потому что не собираюсь давать удовлетворение ни вам, ни кому другому. При всем том повторяю: ваш магазин покупают евреи.

- Какие евреи?

- Черт их знает: Шлангбаумы, Хундбаумы, откуда мне их знать?

Я так разъярился, что велел подать пива, а тем временем советник Венгрович говорил:

- С евреями будет когда-нибудь большой скандал. Они нас так жмут, так отовсюду выкуривают и скупают наши предприятия, что трудно с ними управиться. Обжулить их не удастся, они на этот счет сильнее нас, зато как дойдет дело до кулаков - посмотрим, чья возьмет...

- Советник прав, - подхватил Шпрот. - Они уж так всего нахватались, что в конце концов придется у них силой отнимать, хотя бы для порядка. Вы посмотрите, господа, до чего дошло в той же торговле суконными тканями...

- Ну, - говорю, - коли магазин наш купят евреи, так и я к вам примкну! И мой кулак еще на что-нибудь пригодится... Но пока что, ради бога, не распускайте вы сплетни о Вокульском, не подзуживайте людей против евреев: и без того растет озлобление.

Я вернулся домой с головной болью, злой на весь мир. Ночью то и дело просыпался, а заснув, всякий раз видел во сне, что евреи и впрямь купили наш магазин и я, чтобы не умереть с голоду, хожу по дворам с шарманкой, на которой написано: "Сжальтесь над бедным старым офицером венгерской пехоты!"

Только утром мне пришла в голову простая, вполне здравая мысль: решительно объясниться со Стахом и, если он действительно продает магазин, подыскать себе другое место.

Хороша карьера после такой долголетней службы! Собаку, ту хоть пристрелят под старость; а родился человеком, так и слоняйся по чужим углам и думай, не придется ли окончить свои дни под забором...

До обеда Вокульский не заходил в магазин, так что к двум часам я собрался к нему. Уж не захворал ли он?

Иду и в воротах его дома сталкиваюсь с доктором Шуманом. Когда я сказал ему, что хочу навестить Стаха, доктор нахмурился.

- Не ходите к нему. Он расстроен, и надо оставить его в покое. Идемте-ка лучше ко мне, выпьем чайку... Кстати, есть у меня ваши волосы?

- Боюсь, - ответил я, - что скоро вы получите мои волосы вместе со всей шкурой.

- На предмет чучела?

- Стоило бы, потому что мир еще не видывал такого дурака.

- Успокойтесь, - ответил Шуман, - бывают и большие. А что случилось?

- Неважно, что со мною случилось, но вот я слыхал, будто Стах продает магазин евреям... Ну, а у них я служить не намерен.

- Почему же? Вас что, тоже антисемитизм одолел?

- Нет, знаете, не быть антисемитом одно, а служить у евреев - другое.

- Кто же тогда будет у них служить? Например, я, даром что сам еврей, не намерен прислуживать этим паршивцам. Впрочем, - прибавил он, - откуда у вас подобные мысли? Если магазин будет продан, вы получите прекрасное место в Обществе по торговле с Россией...

- Ненадежное это дело... - заметил я.

- Очень надежное, потому что в нем слишком мало евреев и слишком много вельмож... Но вам, собственно, нечего беспокоиться... только уж не выдавайте меня... Вам совершенно нечего беспокоиться ни о магазине, ни о торговом обществе, так как Вокульский оставляет вам двадцать тысяч рублей...

- Оставляет?.. мне?.. Что это значит? - с удивлением вскричал я.

Мы как раз вошли в квартиру Шумана, и доктор велел подать самовар.

- Что это значит? Почему оставляет? - спросил я, несколько даже встревожившись.

- Почему, почему... - ворчал Шуман, шагая по комнате и потирая затылок. - Почему - не знаю, но Вокульский сделал это. По-видимому, хочет на всякий случай приготовиться, как следует рассудительному и деловому человеку...

- Неужели опять дуэль?

- Эх, какое там!.. Вокульский слишком умен, чтобы дважды совершать одну и ту же глупость. Но, дорогой мой Жецкий, имея дело с такой бабой, нужно быть готовым ко всему...

- С какой бабой?.. С пани Ставской? - спросил я.

- При чем тут пани Ставская! - вскинулся доктор. - Речь идет о более важной птице, о панне Ленцкой, в которую этот полоумный врезался по уши. Он уже распробовал, что это за зелье, мучается, изводит себя, а оторваться не в силах. Нет ничего хуже поздней любви, особенно когда она вспыхнет у такого дьявола, как Вокульский.