Болеслав Прус - Кукла

- О Людвике Ставском?

- Да.

- Разыскали его наконец?

- Нет еще, но уже напали на след и надеются в недалеком будущем выяснить вопрос о его местопребывании.

- Может быть, бедняга умер! - воскликнул я и обнял Вокульского. Послушай, Стах, - прибавил я, несколько успокоившись, - сделай милость, навести этих дам и сам сообщи им эту новость.

- Да что я тебе, гробовщик, что ли? - возмутился Вокульский. - С какой стати я должен доставлять людям такого рода удовольствия?

Однако, когда я принялся описывать, что это за достойные женщины, как они расспрашивали, не собирается ли он как-нибудь их навестить, и вдобавок намекнул, что не мешало бы хоть взглянуть на собственный дом, он стал сдаваться.

- Мало меня занимает этот дом, - сказал он и пожал плечами. - Не сегодня-завтра я продам его.

В конце концов мне удалось его уговорить, и к часу дня мы с ним поехали. Проходя через двор, я заметил, что в квартире Марушевича все шторы были тщательно задернуты. По-видимому, он опять приобрел новую обстановку.

Стах мельком взглянул на окна, рассеянно слушая мой отчет о произведенном благоустройстве: сменили дощатый настил под воротами, починили крышу, покрасили фасад, лестница моется еженедельно. Словом, этот запущенный дом стал весьма презентабельным. Во всем полный порядок, не исключая двора и водопровода, - во всем, кроме квартирной платы.

- Впрочем, - закончил я, - более подробные сведения о поступлении квартирной платы даст тебе твой управляющий Вирский, за которым я сейчас пошлю дворника...

- Оставь ты меня в покое и с этой платой, и с управляющим, - проворчал Стах. - Идем уж к пани Ставской, и поскорей вернемся в магазин.

Мы поднялись во второй этаж левого флигеля, откуда несло вареной цветной капустой. Стах поморщился. Я постучал в кухонную дверь.

- Барыни дома? - спросил я толстую кухарку.

- Как же не дома, коли вы пожаловали? - отвечала она, подмигивая.

- Видишь, как нас принимают! - шепнул я Стаху по-немецки.

Вместо ответа он кивнул головой и выпятил нижнюю губу.

В маленькой гостиной мать пани Ставской, по обыкновению, вязала чулок; увидев нас, она привстала с кресла и с удивлением уставилась на Вокульского.

Из второй комнаты выглянула Элюня.

- Мама! - позвала она таким громким шепотом, что ее, наверное, во дворе было слышно. - Пришел пан Жецкий и еще какой-то господин.

Тотчас же вышла к нам сама пани Ставская.

Я обратился к обеим дамам:

- Сударыня, наш хозяин, пан Вокульский, явился засвидетельствовать вам свое почтение и сообщить известия...

- О Людвике? - подхватила пани Мисевичова. - Жив он?

Пани Ставская побледнела, а потом вся вспыхнула. В эту минуту она была так прелестна, что даже Вокульский посмотрел на нее если не с восторгом, то, во всяком случае, приветливо. Я уверен, что он тут же влюбился бы в нее, если б не этот противный запах капусты, доносившийся из кухни.

Мы сели. Вокульский спросил, довольны ли дамы своей квартирой, а затем рассказал им, что Людвик Ставский два года назад был в Нью-Йорке, откуда под чужою фамилией переехал в Лондон. Он осторожно упомянул о том, что в то время Ставский был болен и что недели через две, вероятно, будут получены совершенно точные сведения.

Слушая его, пани Мисевичова несколько раз прибегала к помощи носового платка... Пани Ставская держалась спокойнее, и только несколько слезинок скатилось по ее лицу. Желая скрыть свое волнение, она с улыбкой обернулась к дочурке и сказала вполголоса:

- Эленка, поблагодари пана Вокульского за то, что он принес нам вести о папочке.

На глазах ее снова блеснули слезы, но она овладела собой.

Эленка сделала Вокульскому реверанс и, внимательно поглядев на него широко открытыми глазками, вдруг обхватила ручонками его шею и поцеловала прямо в губы.

Не скоро забуду я, как изменилось лицо Стаха при этой неожиданной ласке. Насколько мне известно, его еще ни разу в жизни не целовал ребенок, поэтому в первый миг он с удивлением отстранился, затем обнял Элюню, растроганно посмотрел на нее и поцеловал в головку. Я готов был поклясться, что он сейчас встанет и скажет пани Ставской:

- Разрешите мне, сударыня, заменить отца этой прелестной девчурке...

Но Стах этого не сказал; он опустил голову и погрузился в обычную свою задумчивость. Я бы отдал половину своего годового жалованья, чтобы узнать: о чем он тогда думал? Уж не о Ленцкой ли? Эх! Вот она, старость-то!.. Что там Ленцкая? Она Ставской и в подметки не годится!

Помолчав несколько минут, Вокульский спросил: